Метафизика труб - Нотомб Амели

Каждый день в течение пяти лет своей службы консулом в Осаке он ходил на рассвете проводить свои три часа уроков к уважаемому профессору. У них сложились замечательные отношения, основанные на дружбе и уважении, которые соединили в Стране Восходящего Солнца ученика и сенсея^[12].

В два с половиной года я ещё ничего не знала об этой истории. Я совершенно не представляла, чем мой отец занимается целыми днями. Вечером он возвращался домой, а я не знала, откуда он приходил.

— Что делает папа? — спросила я однажды у матери.

— Он консул.

Ещё одно незнакомое слово, значение которого я в последствии открыла.

Наступил день объявленного спектакля. Моя мать отвела в храм Хьюго и своих троих детей. Ритуальная сцена «но» была установлена под открытым небом в саду святилища.

Как прочие зрители, каждый из нас получил твёрдую подушку, чтобы встать на неё на колени. Место было очень красивое, и я спрашивала себя, что сейчас должно произойти.

Опера началась. Я увидела, как мой отец чрезвычайно медленно вышел на сцену. На нём был великолепный костюм. Я почувствовала гордость за столь хорошо одетого родителя.

Потом он запел, и я с трудом подавила крик ужаса. Что это за ужасающие и странные звуки исходили из его чрева? Что это за непонятный язык? Почему отцовский голос превратился в неузнаваемый стон? Что произошло? Мне хотелось заплакать, словно от несчастного случая.

— Что с папой? — прошептала я матери, но она велела мне замолчать.

И это называется пением? Когда Нишио-сан пела мне считалки, мне это нравилось. Здесь же какие-то шумы, исходили из отцовского рта, и я не знала, нравится ли мне это, я только знала, что меня это пугало, что я была в панике, что мне хотелось сбежать.

Позже, гораздо позже, я научилась любить «но», обожать его, как и мой отец, которому понадобилось научиться его петь, чтобы безумно полюбить. Но неискушённый и искренний зритель, который слышит «но» в первый раз, может испытать лишь глубокое неудовольствие, как иностранец, который впервые ест терпкую маринованную сливу с солью в качестве традиционного японского завтрака.

Я пережила ужасные полдня. Начальный страх сменила скука. Опера длилась 4 часа, в течение которых не произошло абсолютно ничего. Я не понимала для чего мы сюда пришли. Кажется, я не единственная задавала себе этот вопрос. Хьюго и Андре явно демонстрировали, что им это надоело. Что до Жюльетт, она просто заснула на своей подушке. Я завидовала этой счастливице. Даже моя мать с трудом сдерживала зевоту.

Отец, стоявший на коленях, чтобы не танцевать, тянул свои бесконечные песнопения. Мне было интересно узнать, о чём он думает. Вокруг меня японская публика слушала с невозмутимостью, знак того, что он пел хорошо.

На закате солнца спектакль, наконец, закончился. Бельгийский артист встал и покинул сцену гораздо быстрее, чем то позволяла традиция, по технической причине, ибо для японского тела часами стоять на коленях не представляло никакой проблемы, но отцовские ноги совершенно затекли. У него не оставалось другого выхода, как только бежать за кулисы и рухнуть там, невидимому для взглядов. В любом случае в «но» не принято, чтобы певец возвращался на сцену за аплодисментами, которые, впрочем, всегда довольно жидкие. Устраивать овацию артисту, который вышел с приветствием, считалось верхом вульгарности.

Вечером отец спросил меня, что я думала о представлении. Я ответила вопросом:

— Вот что значит быть консулом? Это значит петь?

Он засмеялся.

— Нет, это не то.

— Тогда, что такое консул?

— Это сложно объяснить. Я тебе расскажу, когда ты подрастёшь.

«За этим что-то скрывается» — подумала я. Должно быть, он занимался чем-то компрометирующим.

Когда я сидела с Тинтеном^[13] на коленях, никто не знал, что я читаю. Полагали, что я довольствуюсь разглядыванием картинок. В тайне я читала библию. Ветхий завет невозможно было понять, но в Новом были вещи близкие мне.

Я обожала место, где Иисус прощает Марии-Магдалине, даже если я не понимала природу её грехов, но эта деталь меня не волновала; мне нравилось, что она бросалась на колени и вытирала ему ноги своими длинными волосами. Я хотела, чтобы со мной проделали то же самое.

Жара установилась очень быстро. В июле начался сезон дождей. Дождь шёл почти каждый день. Дождь, тёплый и прекрасный, очаровал меня сразу.

Я обожала оставаться по целым дням на террасе, наблюдая, как небо воевало с землёю. Я играла в судью этого космогонического матча, считая очки. Тучи впечатляли гораздо сильнее, чем земля и, однако, в конце концов она всегда поглощала их, потому что была великим чемпионом силы инертности. Завидев великолепные наполненные водой тучи, она вновь и вновь повторяла свой лейтмотив: