Остромов, или Ученик чародея - Быков Дмитрий Львович

— Погодите, — прервал его Денисов. — Вы утверждаете, что попали на русско-японскую войну. Как вы могли там оказаться, если учились в университете?

Ого, подумал Остромов. Простак простаком, а слушает внимательно, и поглядим еще, что напишет.

— Я удивляюсь, — сказал он. — Разве я не сказал вам? Я был отдан в солдаты за участие в студенческой демонстрации еще в 1903 году, да, перед Казанским собором, насколько помню, или чуть правее.

— По какому именно поводу была эта демонстрация?

— Не понимаю, какое это может иметь отношение, — сказал Остромов, — но ничего скрывать не намерен, это была демонстрация против отдачи двадцати студентов в солдаты.

— Почему же по поводу отдачи двадцати студентов в солдаты была демонстрация, — спросил Денисов, ни на минуту не выходя из роли туповатого писаря, — а по поводу вашей отдачи в солдаты ничего не было?

Ого, подумал Остромов. В самом деле, почему?

— Да, действительно, — сказал он, прикасаясь к лысине. — Это весьма удивительно. Но, видите ли, к тому моменту отдача студентов в солдаты была повседневной практикой, и никто уже не удивлялся. Сдавали в солдатчину целыми подразделениями, и все на японский фронт. Разумеется, в первую очередь тех, кто участвовал в демонстрациях. Бывало, что забирали прямо сразу после демонстрации, от Казанского собора, под конвоем в вагоны и — на японский фронт. Самодержавие предчувствовало скорую гибель и ярилось, вы понимаете, как раненый зверь.

— Ужас, — сочувственно сказал Денисов.

— Да, да. Не говорите. Лучшая часть студенчества, сок нации.

— И после контузии вы вернулись в университет?

— Да, разумеется, — кивнул Остромов. — Жажда знаний, желание пользы. Был восстановлен как контуженный. Контуженных, вы знаете, восстанавливали.

— И тут же отчислили, — уточнил Денисов.

— Да, да, немедленно. Я не успел еще проучиться и семестра, как уже принял участие в демонстрации.

— Против отдачи студентов в солдаты? — без улыбки спросил следователь.

— Нет, уже по другому поводу, — тоже без улыбки ответил Остромов. — Тогда, если помните, был такой девятьсот пятый год. Вот недавно двадцать лет отмечали. Лейтенант Шмидт, броненосец «Потемкин» и все это. Кстати, хочу сообщить следствию, что принимал участие в съемках художественной картины «Потемкин», и меня можно видеть в качестве трупа…

— Следствие учтет ваше добровольное признание, — кивнул Денисов, как если бы со съемок «Потемкина» по вине Остромова что-то пропало. — Продолжайте вашу автобиографию. Вы участвовали в студенческой демонстрации в 1905 году?

— Да, да. Тогда все участвовали. К тому же я был контуженный, и, сами понимаете, никакого страха, никакого самосохранения. Меня просто использовали как зачинщика. Я, бывало, кричал «Долой самодержавие!» — ну и это, конечно, не могло остаться…

— И вас выслали в Курскую губернию? — перебил Денисов.

— Да, — кивнул Остромов, — но мать целовала сапоги. И тогда Италия, Турин, чужбина, что было, как вы понимаете, еще и страшней, чем Курская губерния. Во многих отношениях, кроме, конечно, климатического.

— И там вы были завербованы в масоны, — утвердительно произнес Денисов.

— Я удивляюсь, — сказал Остромов, — я удивляюсь… В масоны не вербуют. В масоны посвящают в результате весьма сложной процедуры. Вы должны доказать, что достойны первой ступени, а у меня тридцать третья. Вы должны показать безразличие к смерти и медиумические способности. Впрочем, не знаю насчет безразличия к смерти, а известные медиумические способности у вас могут быть вполне. Это легко проверить. На одну минуту попытайтесь замкнуть свой слух для всех посторонних звуков и всеми силами души улавливайте ту мысль, которою буду вам сейчас транслировать я, не открывая рта, не произнося ни единого…

— Следствие учтет ваши способности, — сказал Денисов. — Меня интересует, почему вы вступили в ложу.

— Но общие цели! — воскликнул Остромов. — Вы наверняка знаете! Масонство и большевизм, ну хорошо, и коммунизм, потому что большевизм тогда едва народился, — ведь это общие задачи и почти все символы! Красная звезда, серп, молоток… Я желал бы работать, конечно, с большевиками, но был оторван, и тогда, чтобы как-то поставить себя на службу пролетариату, в Турине вступил… Это была весьма влиятельная ложа, весьма. Она влияла разнообразно. В частности, конечно, освобождение пролетариата… сбор пожертвований на бедных… еще многое, о чем я не могу, конечно, рассказать, будучи связан посвящением весьма высокого порядка, но уверяю вас, что это было почти как третий интернационал.