Конец одного романа - Грин Грэм

Ну вот, я его увидел. Оставаться было незачем… Но возникли новые вопросы. Где они познакомились? Кто заговорил первым? Что она в нем нашла? Как давно, как часто они друг с другом? Я знал наизусть ее слова «…только начинаю любить, но мне надо отдать все и всех, кроме тебя», и смотрел на пятна, и думал, что защиты нет – у горбуна, у калеки есть то, что приводит в действие любовь.

– Зачем вы сюда пришли? – вдруг спросил он.

– Я говорил мисс Смитт, мой знакомый, Уилсон…

– Я не помню вас, но помню вашего сына. Он протянул и убрал руку, словно хотел коснуться мальчика. Глаза у него были какие-то отрешенно-ласковые.

– Не бойтесь меня,– сказал он.– Я привык, что сюда ходят. Поверьте, я хочу помочь вам.

Мисс Смитт объяснила:

– Люди часто робеют.

Я уже совершенно ничего не понимал.

– Один мой знакомый, Уилсон…

– Вы знаете, что я знаю, что никакого Уилсона нет.

– Если вы мне дадите книгу, я найду его адрес.

– Садитесь,– сказал он, невесело глядя на мальчика.

– Да я пойду. Артуру получше, а Уилсон… Я ничего не понимал, мне было не по себе.

– Идите, если хотите, а мальчика оставьте тут… на полчасика, хорошо? Я бы с ним поговорил.

Мне пришло в голову, что он узнал его и хочет допросить.

– Что ж говорить с ним? Спрашивайте меня.

Всякий раз, как он поворачивался чистой щекой, я злился, увидев больную – затихал и ничему не верил, как не верил, что здесь, рядом с этим ситцем, рядом с мисс Смитт, может существовать вожделение. Но отчаяние всегда найдет слова, и оно спросило: «А что, если это не вожделение, а любовь?»

– Мы слишком взрослые,– сказал он.– Его учителя и священники только начали портить ложью.

– Ни черта не понимаю,– сказал я и быстро прибавил: – Простите, мисс Смитт.

– Вот, вот! – сказал он.– Помянули черта. Могли бы сказать: «О Господи!»

Я решил, что он шокирован. Может быть, он нонконформист-священник, она же сказала: работает по воскресеньям. Как странно, однако, что Сара связалась с таким! Она как будто стала не так важна, ведь роман ее -анекдот какой-то, и над ней можно посмеяться где-нибудь в гостях. На секунду я от нее освободился. Мальчик сказал:

– Мне плохо. Можно еще соку попить?

– Нет, надо его уводить,– сказал я.– Спасибо вам большое.– Я старался не терять пятен из виду.– Простите, если я вас обидел. Я не хотел. Понимаете, я не разделяю ваших религиозных взглядов…

Он удивленно посмотрел на меня.

– Каких взглядов? Я ни во что не верю.

– Мне показалось…

– Я ненавижу эти ловушки. Простите, я захожу слишком далеко, но иногда я боюсь, что даже пустые, условные слова напомнят – скажем, «спасибо». Если бы я был уверен, что для моего внука слово «Бог» как слово на суахили!

– У вас есть внук?

– У меня нет детей,– мрачно сказал он.– Я вам завидую. Великий долг, великая ответственность!

– О чем вы хотели его спросить?

– Я хотел, чтобы он чувствовал себя как дома. Он ведь может вернуться. Столько всякого надо сказать ребенку… Как возник мир. И о смерти. Вообще, освободить от всей лжи, которой заражают в школе.

– За полчаса не успеешь.

– Семя посеять можно.

Я коварно сказал:

– Да, как в Евангелии.

– Ах, и я отравлен, сам знаю.

– Люди и правда приходят к вам?

– Вы и не представляете,– сказала мисс Смитт.– Людям так нужна надежда.

– Надежда?

– Да,– сказал Смитт.– Разве вы не видите, что было бы, если бы все узнали, что есть только вот это, здешнее? Ни загробных воздаяний, ни мук, ни блаженства. – Когда та щека не была видна, лицо его становилось каким-то возвышенным. – Мы создали бы рай на земле.

– Сперва надо многое объяснить,– сказал я.

– Показать вам мои книги?

– У нас самая лучшая атеистическая библиотека на весь южный Лондон,-пояснила мисс Смитт.

– Меня обращать не надо. Я и сам ни во что не верю. Разве что иногда…

– Это самое опасное.

– Странно то, что именно тогда я надеюсь.

– Гордость притворяется надеждой. Или себялюбие. – Нет, навряд ли. Это накатывает внезапно, без причин. Услышишь запах…

– А! – сказал Смитт.– Строение цветка, часы, часовщик… Знаю этот довод. Он устарел. Швениген опроверг его двадцать пять лет назад. Сейчас я докажу вам…

– Потом. Мне надо отвести домой мальчика.

Он снова протянул и убрал руку, словно отвергнутый любовник. Я вдруг подумал, сколько умирающих прогоняло его. Мне захотелось тоже дать ему надежду, но он повернулся, и я увидел только наглое, актерское лицо. Он больше нравился мне жалким, нелепым, старомодным. Теперь в моде Айер, Рассел, но я сомневался, много ли в его библиотеке логических позитивистов. Он любил воителей, а не разумных.