Кодекс принца - Нотомб Амели

Почему я? Потому что у меня с покойным много общего: тот же возраст, рост, цвет волос и вдобавок достаточно извращенный ум — и недостаточно удавшаяся жизнь, — чтобы замыслить аферу со сменой личности. Кто мог навести их на меня? Соседи, сослуживцы, приятель, пригласивший меня в тот вечер, да мало ли кто? Почему Сильдур должен был позвонить Шеневу? Да чтобы тот знал, что жертва, согласно плану, находится у меня.

Я потряс головой. Впору было тронуться умом. Мой мозг выдавал гипотезу за гипотезой, одна другой хлеще. Тип, откинувший коньки в моем доме, сам присвоил личность некоего Олафа Сильдура, скончавшегося раньше. Я, присвоивший присвоенную личность, — мошенник в квадрате. Да, но, в таком случае, могла ли Сигрид не знать о своем вдовстве? Другой вариант. Это комичный случай совпадения имен. Олаф Сильдур в Швеции — все равно что во Франции Дюпон или Дюбон. Недоразумение, только и всего. Или же какой-то ловкач стрижет купоны с этого совпадения. Этот ли ловкач преставился в моей квартире? Или один из тех, кого он облапошил? И чья вдова Сигрид? Нет, нет, нет. Этот тип у меня дома свою смерть просто разыграл. Он вор-домушник. Давешний собеседник в гостях накрутил мне мозги именно с этой целью: чтобы я слинял из квартиры и его подельник смог спокойно ее обчистить. Но почему, в таком случае, они выбрали меня, человека, мягко говоря, небогатого? Смешно. Какая-то череда нелепых случайностей. И что такого сказал мне Жорж Шенев по телефону? Ну знал он какого-то Олафа Сильдура, который умер, — подумаешь! Он заявил, что я не стану этим типом — так это ежу понятно, и надо быть полным параноиком, чтобы усмотреть в его словах угрозу. Бисквит подсказал мне правильную линию поведения: лечь и поспать.

Так я и сделал. Вернулся на диван в гостиной, где устроил себе такую восхитительную сиесту вчера, и лег. Лениво подумал, что если привыкну к такому образу жизни, то очень скоро и впрямь превращусь в копию Бисквита. Эти мысли способствовали погружению в сон.

Когда я проснулся, на полу у дивана сидела Сигрид и смотрела на меня с умилением. Я потянулся и сказал первое, что пришло в голову:

— Есть хочется.

Она звонко рассмеялась:

— Спать и есть. Я буду звать вас Бисквитом Вторым.

— Надо же, забавно, что вы мне так ответили. Именно об этом я думал, засыпая.

— Я знаю, вы проголодались, но, может быть, выпьем сначала нашу традиционную бутылку шампанского? Шампанское очень питательно.

— Согласен. При условии, что потом поужинаем.

— Коллекционного? «Рэдерер»?

— Почему бы нет?

Она ушла в подвал, а я задумался: когда же я успел до такой степени войти во вкус, что перспектива выпить коллекционного шампанского с небесным созданием кажется мне чем-то само собой разумеющимся? А ведь мне сейчас следовало бы мчаться в «ягуаре», унося ноги от Жоржа Шенева. Я бросил ломать голову над тем, что со мной происходит. Отдаться на волю событий, особенно если события эти — коллекционный «Рэдерер» и красивая женщина, я умею как никто. Жизнь полосатая, приступы паранойи чередуются с блаженной негой.

А сейчас как раз наступил час удовольствия. Вернулась Сигрид с подносом. Она откупорила «Рэдерер» 1991 года и протянула мне заиндевевший бокал. Звук льющегося шампанского — предвестник счастья. Теплый летний вечер, хозяйка в коротком платье, открывавшем ноги, достойные Скандинавии. Хватило бы и меньшего, чтобы Стокгольмский синдром был обеспечен. Я чокнулся с ней («За Бисквита, который подает нам пример!») и выпил порцию пузырьков из чистого золота.

— Вам нравится? — спросила Сигрид.

— Сойдет.

Она рассмеялась.

— Вы выглядите очень счастливой, — заметил я.

— Я под впечатлением выставки в Токийском дворце.

«Надеюсь, она не станет вешать мне на уши музейную лапшу», — взмолился я про себя. Но она осталась глуха к моему внутреннему протесту и продолжала:

— Выставка называется «Миллиард лет — одна секунда». Речь идет об ощущении времени…

— По названию нетрудно догадаться, — досадливо фыркнул я.

Словно и не заметив моей реплики, Сигрид гнула свое:

— Там много интересного, но одна вещь меня потрясла. Ей посвящен целый зал. В тысяча восемьсот девяносто седьмом году экспедиция на воздушном шаре отправилась к Северному полюсу. На борту были двое мужчин и женщина; им предстояло снимать на кинопленку и фотографировать виды для будущих научных работ. Через три дня связь с ними была потеряна, установить их местонахождение не удалось, даже следов не отыскали. Прошло тридцать лет, и по чистой случайности в расщелине, куда упал воздушный шар, нашли их тела. Женщина держала в руках кинокамеру: она снимала до самого конца.