От убийства до убийства - Адига Аравинд

И тут он вспомнил о Дэриле Д’Суза. Вот с кем ему следует повидаться! За все двенадцать лет учебы один только профессор Дэрил Д’Суза и отнесся к Шанкаре по-человечески.

Впервые Шанкара увидел профессора на политическом митинге. Митинг этот состоялся на Майдане Неру в «День гордости и самовыражения хойка» и стал, как уверяла на следующий день газета, величайшим политическим событием в истории Киттура. Десять тысяч хойка заполнили Майдан, чтобы потребовать для себя прав самостоятельной прослойки общества и воздаяния за пять тысячелетий несправедливого обращения с ними.

Первый оратор, вышедший к микрофону для разогрева толпы, говорил о проблеме языка. Официальным языком города, провозгласил он, должен стать тулу, язык простого человека, а не каннада, язык браминов.

Последовала громовая овация.

Профессора, который сам к хойка не принадлежал, пригласили на митинг, как человека постороннего, но сочувствующего. Он сидел на сцене рядом с Членом Парламента от Киттура, который как раз и был хойка – и предметом гордости их общины. В парламент он избирался трижды и даже состоял в младших членах кабинета министров. Хойка, все как один, считали это свидетельством того, что они вправе ставить перед собой самые высокие цели.

Выступило еще несколько ораторов, предварявших главного, и, наконец, к микрофону приблизился Член Парламента. И закричал:

– Хойка, братья и сестры, в прежние времена нас даже в храм не пускали, известно ли вам это? Священник стоял в дверях и говорил: ты низкорожденный!

Он сделал паузу, чтобы это оскорбление смогло должным образом взволновать слушателей.

– Низкорожденный! Прочь отсюда! Но с тех пор, как меня избрали в парламент, – избрали вы, мой народ, – разве смеют брамины так обращаться с вами? Разве говорят они вам «низкорожденные»? Мы составляем девяносто процентов населения этого города! Киттур – это мы! И если они нанесут нам удар, мы ответим ударом! Если они попытаются покрыть нас позором, мы…

После его выступления кто-то в толпе узнал Шанкару. Его отвели в палатку, где отдыхал после произнесения речи Член Парламента, и представили как сына пластического хирурга Кинни. Великий человек, сидевший со стаканом в руке на деревянном стуле, с силой опустил стакан на столик, расплескав при этом спиртное. Он пожал Шанкаре руку и указал на землю рядом с собой: присядьте.

– В свете вашего семейного положения и высокого положения в обществе, вы – будущее сообщества хойка, – сказал Член Парламента. И, помолчав, рыгнул.

– Да, сэр.

– Вы поняли, что я сказал? – спросил великий человек.

– Да, сэр.

– Будущее принадлежит нам. Мы составляем девяносто процентов населения этого города. С браминским дерьмом покончено, – сказал он и тряхнул в воздухе кистью руки.

– Да, сэр.

– И если они ударят вас, ответьте им ударом. Если они… Если они… – Рука великого человека описывала в воздухе круги, словно силясь помочь ему закончить начатое второпях предложение.

Шанкаре хотелось вопить от радости. «Браминское дерьмо»! Именно так называл он это про себя, и надо же – Член Парламента, член кабинета министров Раджива Ганди говорит его, Шанкары, словами!

Затем помощник великого человека вывел Шанкару из палатки.

– Мистер Кинни, – помощник сжал руку Шанкары, – если бы вы смогли внести маленькое пожертвование, которое поможет нам провести сегодня вечерний прием. Какую-нибудь небольшую сумму…

Шанкара пошарил по карманам. Пятьдесят рупий. Он отдал их помощнику. Тот низко поклонился и еще раз заверил Шанкару в том, что он – будущее сообщества хойка.

Шанкара понаблюдал за происходившим вокруг. Сотни людей уже выстраивались в очереди, тянувшиеся к лоткам. Там бесплатно раздавали пиво и четвертушки рома – в виде награды тем, кто пришел на митинг и приветствовал ораторов криками. Шанкара неодобрительно покачал головой. Мысль о том, что он часть девяноста процентов населения, ему как-то не нравилась. И он вдруг подумал, что брамины-то, собственно говоря, беззащитны: прежняя элита Киттура жила ныне в постоянном страхе, она боялась, что хойка, банты, конканы, да кто угодно, отнимут ее дома, ее богатства. Сама усредненная нормальность хойка – все, что они делали, немедля обращалось в среднюю норму, обращалось просто по определению – внушала Шанкаре неприязнь.

Наутро, почитав газету, он решил, что, пожалуй, был слишком строг к хойка. И, вспомнив о сидевшем на сцене профессоре, велел шоферу узнать, где тот живет. Он походил немного взад-вперед перед калиткой профессорского дома, потом открыл ее, подошел к двери и нажал на кнопку звонка.