Мир от Гарпа - Ирвинг Джон

— Черт побери, в нас должна быть энергия, — сказал он сестре, у которой энергии было предостаточно. — Ты плохо знала нашу старуху и потому не понимаешь, что это такое — энергия. Ты должна аккумулировать ее в себе.

— У меня энергии хоть отбавляй, — ответила Дженни. — Ты думаешь, я только за тобой ухаживаю?

Их разговор происходил в воскресенье после обеда; как всегда, Данкен и Дженни смотрели в это время по телевизору, стоявшему в палате Данкена, футбольный матч. В то воскресенье вермонтское телевидение транслировало игру из Филадельфии, и Данкен счел это еще одним добрым предзнаменованием. Местным „Орлам“, судя по всему, предстояла жестокая трепка от „Ковбоев“. Но Данкена интересовала не игра, а траурная церемония перед матчем. Флаг был приспущен в честь бывшего правого крайнего Роберты Малдун. На табло вспыхивала цифра 90. Как все-таки все изменилось, подумал Данкен, феминистские похороны стали обычным делом; он только что прочитал о таких похоронах в Небраске. А сейчас, в Филадельфии, спортивный комментатор решился объявить, что флаг приспущен в честь Роберты Малдун, при этом ни разу не фыркнув.

„Она была выдающимся спортсменом, — говорил комментатор. — Незаурядным талантом“.

„И незаурядной личностью“, — добавил второй комментатор.

Первый снова подхватил эстафету. „Да, — сказал он, — она так много сделала для…“ — он стал мучительно подыскивать подходящее слово, а Данкен с интересом ждал, для кого же — уродов, чокнутых, сексуально озабоченных? Для отца с матерью, для Эллен Джеймс, для него самого? „Она очень много сделала для людей сложной судьбы“, — произнес наконец комментатор, удивив и Данкена Гарпа и самого себя, что сумел с честью выйти из такого затруднительного положения.

Заиграл оркестр. „Ковбои Далласа“ сразу же перевели мяч на половину „Орлов Филадельфии“, и в дальнейшем он почти не покидал зону хозяев поля. А Данкен Гарп думал о том, как бы отнесся его отец к героическим усилиям комментатора остаться тактичным и доброжелательным. Он ясно представил себе, как Гарп обсуждает это с Робертой; он чувствовал, что Роберта каким-то образом присутствует там, слушает прощальные слова в свой собственный адрес. Они с Гарпом наверняка бы пришли в полный восторг от этих слов комментатора.

Гарп стал бы его передразнивать: „Она очень много сделала для реконструкции влагалища!“

„Ха-ха-ха!“ — грохотала бы Роберта.

„Господи — смеялся бы Гарп. — Все-таки выкрутился!“

Данкен вспомнил, как после убийства Гарпа Роберта Малдун сказала, что вернет себе прежний пол. „Пусть лучше я опять буду этим дерьмом-мужчиной, — говорила она, — раз есть на свете женщины, радующиеся грязному убийству, совершенному этой мандой!“

„Перестань! Перестань сейчас же! Никогда больше не произноси этого слова!“ — написала ей Эллен Джеймс.

„Люди делятся на тех, кто любит его, и на тех, кто не знает его. И мужчины и женщины“, — написала тогда Эллен.

Роберта Малдун подошла к ним и очень торжественно, серьезно, ото всей души заключила каждого по очереди в свои знаменитые медвежьи объятия.

Когда Роберта умерла, кто-то из говорящих подопечных Фонда Дженни Филдз позвонил Хелен по телефону из Догз-хеда. Хелен, взяв себя в руки — уже в который раз в жизни, — позвонила Данкену в Вермонт. Объяснила младшей Дженни, как лучше сообщить печальную весть брату. Но Дженни Гарп унаследовала умение разговаривать с больными от своей знаменитой бабки, Дженни Филдз.

— Плохие новости, Данкен, — прошептала младшая Дженни, нежно целуя брата в губы. — Старый друг „Девяностый“ выронил из рук мяч.

Данкен Гарп, переживший обе аварии, одна из которых стоила ему глаза, а другая — руки, стал хорошим, серьезным художником и чем-то вроде первопроходца в весьма спорном с точки зрения искусства жанре цветной фотографии, в котором он достиг совершенства благодаря природному чувству цвета и унаследованному от отца особому, личному видению мира. Он никогда не изображал ничего абстрактного; в его картинах всегда присутствовал мрачный, чувственный, почти повествовательный реализм; зная его биографию, можно было с уверенностью сказать, что его искусство больше сродни писательству, чем живописи, и критиковать, что многие и делали, за чрезмерную сложность.

— Интересно, что это значит? — всегда возражал Данкен. — И вообще, чего можно ожидать от одноглазого и однорукого художника, тем более сына Гарпа? Во всяком случае, отнюдь не совершенства.