Дневники Зевса - Дрюон Морис

Лишь когда мой сын Гермес доставил письменность, Клио немного оживилась в своей работе. Но, с самого детства зараженная высокомерием, она интересовалась больше государями, чем народом. Какой-нибудь ткач заслуживал ее внимания, если только убивал царя. Ревнуя к почестям, которые оказывали Каллиопе, Клио желала блистать, нравиться, а потому старалась польстить сильным мира сего и заворожить толпы. Тем не менее с возрастом она стала замечать свои ошибки и, словно раскаиваясь в былом легкомыслии, захотела их исправить. Пересмотрев все свои заметки, она ужаснулась при виде множества пропусков, заполненных более воображением, нежели проверенными фактами. Теперь ее не остановишь. Она отмечает все, как грандиозное, так и бесконечно малое, проверяет, сравнивает, делает выводы, вторгается в любую область, включая область Фемиды. Клио охотно выдала бы себя за нечто более значительное, чем даже я сам.

Бедняжка Клио! Не стоит слишком ее порицать. У нее редко были любовники, которых она желала, и это не улучшило ее нрав. Арес предпочел ей Полигимнию, ее сестру.

Третьей ночью, когда мы зачали Полигимнию, Музу священных песнопений, Память как раз просветила меня насчет власти, которую приобретают звуки, если модулировать их согласно некоторым ритмам. Есть такие, что пробуждают храбрость, стирают страх боли и даже ужас смерти; одни подкрепляют усилия, другие исцеляют недуги души, усыпляя страдания тела; есть такие, что подавляют сознание, но есть также и те, что расширяют его, готовя дух к экстазам созерцания. Полигимния ведает чарами, которые пробуждают божественное начало.

На четвертый день моя тетушка Память до того расчувствовалась от воспоминаний об Атлантиде, что глаза ее при виде всего живого — летающего, бегающего, растущего или цветущего вокруг нас — постоянно затуманивались слезами.

— Так и вижу Урана в тот день, когда он вдохнул воздух в некоторые водоросли, чтобы они могли плавать, — рассказывала она. — Взгляни на этого скарабея, ползущего в пыли; он был первым наброском человеческого черепа.

Когда спустился вечер, Память произнесла:

— Послушай звезды. Атланты слышали, как они вращаются.

В ту ночь была зачата Эвтерпа, флейтистка. Она Муза ветра, что дует сквозь свирель, Муза воздуха, что дрожит под тронутой струной. Она располагает числовыми вариациями, напоминающими те, что использовались при творении видов, и предоставляет земным ушам некое подобие музыки сфер. Да она и есть сама Музыка.

Пятый день, которому предстояло отметить середину нашего союза, стал также его апогеем. Мнемосина казалась совершенно счастливой; она любила и чувствовала себя любимой. Мы достаточно познали друг друга, чтобы начать понимать, но нам еще было что открыть друг в друге. Мнемосине хватало позы, жеста, движения пальцев, направления взгляда, чтобы сообщить мне то, чему она хотела меня научить. Мы воспринимали все природные гармонии, и это наполняло нас ликованием. Мы кружили вокруг себя и вокруг друг друга. Она была землей, а я солнцем. Я восхищался, что Память осталась столь живой, столь юной и столь легкомысленной. Я опрокидывал ее на мое колено, и ее волосы почти касались земли: она была водопадом, а я утесом. Я поднимал ее на вытянутых руках к свету: я был деревом, она соком и листвой. Ее раскрытая чашей ладонь изображала цветок, а сжатый кулак становился образом плода. Наша дочь Терпсихора — Муза танца. Ее имя означает полноту бытия.

После стольких прыжков и скачков следующий день стал днем праздности и некоторой истомы. Мы по-прежнему любили друг друга, но уже не с таким неистовством. Раза два-три я заметил, что Память начинает повторяться, и догадался: оставаясь с ней слишком долго, я заскучаю. Когда мы прогуливались в голубой долине, переплетя пальцы, я сказал:

— Когда стану царем, в память о нашей любви велю основать неподалеку отсюда город. Его назовут Ливадия — город у источников. Твои паломники смогут там останавливаться.

Я выразил эту мысль, чтобы сделать ей приятное и засвидетельствовать свою благодарность. Но Память поняла, что я скоро уйду, и ее печаль вернулась. Каждый из нас думал о себе.

В ту ночь на ее теплом плече я искал скорее нежности, чем сладострастия. Но Память сама научила меня, что слова обладают властью пробуждать желание, поддерживать и продлять наслаждение. Так была зачата Эрато, Муза, которая ведает лирическими и элегическими произведениями, выражающими счастье и несчастье жизни, сладость и боль любви, сожаление о скоротечности бытия — чувство каждого перед Вселенной. Также Эрато вдохновляет и направляет эротическое воображение. Она навсегда отказалась от какой-либо одежды; нагота кажется ей более удобной.