Тихие дни в Перемешках - Лу Эрленд

Так ты все-таки знаешь немецкий?

Да, кое-что я по-немецки в состоянии понять, и насколько я тебя знаю, ты ждешь, что счет мы разделим пополам, даже если я съем пару сосисок на шесть евро!

Мы тем не менее одна семья.

Я не буду платить за фазана, даже не меч­тай.

Телеман, держи себя в руках!

Я, я должен держать себя в руках?! Я отказы ваюсь платить за этого чертова фазана!

Папа, по-моему, тебе надо переехать обратно к нам.

Я НЕ БУДУ ПЛАТИТЬ ЗА ФАЗАНА!

Это я.

Привет.

Прости, что я так разошелся в ресторане.

Ладно.

Все это нелегко.

Нет.

Ты спишь нормально?

Я сплю хорошо. А ты?

Плохо.

И что делаешь?

Думаю о театре, потом иду на Банхофштрассе и пью пиво.

Понятно.

Еще пишу.

Ты давно говорил, что хочешь писать.

Да.

Ну вот, хоть что-то хорошее выходит из всего этого.

Да. Ты встречаешься с Бадером?

Слушай, так мы разоримся на телефоне.

Спокойной ночи.

Спокойной ночи.

Телеман не пишет. Говорит, что пишет. Но не пишет. Забуксовал. Хотя в принципе он высоко ценит развод. Считает его разновидностью театра. Все внезапные перемены суть театр. Но приме­нить это к своей жизни как-то не может. Поэтому он пьет пиво и думает о Найджеле и в полпятого утра начинает готовить, к примеру, шоколадно-медовый торт (разделите марципановое тесто на шесть равных частей и сформируйте из каждого комка продолговатое тело пчелки с немного заост­ренными концами). За семь дней он поправился на семь же килограммов.

И он мастурбирует. И это совершенно потря­сающе. Не то чтобы он готов трубить об этом на каждом углу, но и смущения он не чувствует. Онанизм — тоже театр, думает он. Ну, некоторым образом. Любое тайное чувство есть или будет те­атром. Так думает Телеман. Работает он так: всег­да начинает с того, чтобы еще разок пробежать написанное. Обманывая себя почти идеально, он каждый раз честно собирается почистить, пошлифовать текст, а потом... Но теряет контроль над собой. Большая женщина на сцене оккупирует его мозг, и очередной рабочий день превращается бог знает во что. Трагически, но неизменно. Многие сочли бы, что в таких объемах это вряд ли при­личествует человеку почтенного Телеманова воз­раста. И хоть бы часть этой животной энергии, бурлящей в нем, перевоплотилась в театр, сетует Телеман. Это черт знает что. Альфа и омега теат­ра. Животное. Дикий зверь. Который храпит, ко­гда устал, жрет, когда голоден, и спаривается, ко­гда чувствует желание, а попробуй помешать ему, сразу бросится в драку, глотку перегрызет.

Театр Телемана не будет в сотый раз пере­жевывать, что семья стреноживает индивидуума, технический прогресс отчуждает его, а за фаса­дом мелкобуржуазности скрываются извращен­ные желания. Нет, театр Телемана — это дистил­лят энергии. Никаких соплей. Чистая, отфильт­рованная энергия. Взрывоопасная. Вот так вот, черт возьми!

Дзинь-дзинь.

Привет, это я.

Привет.

Что делаешь?

Работаю.

Молодец.

Подумываю сходить тут в местную пивнушку. У них каждую среду наци-викторина.

Опять ты за свое.

Угу.

Я это ненавижу.

«Ненависть» не слишком сильное слово?

У меня аллергия на эту твою якобы ребячли­вость.

Думаешь?

Да.

Понятно. А ты что делаешь?

Я только уложила детей.

Понятно... и...

Не спрашивай о Бадере.

Не буду.

Мой врач должен взять соскоб твоей кожи.

Чего?

Он говорит, что может сделать вакцину, чтобы я лучше тебя переносила.

Правда?

Да. Но ему нужно получить твои молекулы или что-то такое.

А тебе это надо — легче меня переносить?

Думаю, да, нам ведь все равно еще много лет тесно общаться.

Но ты разве... не...

Не спрашивай о Бадере!

Не буду.

Он живет на Гинденбургштрассе.

Хорошо.

Врач, я имею в виду. Дом номер восемь.

Хорошо.

Доктор Энгельс.

Хорошо. Он молод?

Нет.

Стар?

В общем, да.

Не знаешь, он не был замешан в опытах на людях?

Прекрати!

Потому что в противном случае я бы ему не очень доверял.

Честно говоря, Телеман...

В его кабинете не чувствуется наци-дух, там не пахнет нацизмом?

ТЕЛЕМАН!

Времени пять утра, Телеман читает в книге «Праздники Найджелы» такой пассаж: «Да, я знаю, бытует мнение, что мужчину легко избало­вать, если готовить ему изыски. В этом есть своя правда. И я не стала бы на первом свидании ва­рить обед, накрывать стол и прочее а-ля прекрас­ная домохозяйка, но кастрюлька теплых итальян­ских макарон, которые можно вдвоем уплетать прямо в постели, — согласитесь, это совершенно другое дело. По-моему, обязательно надо отпразд­новать свою первую ночь вдвоем, пусть на часах полчетвертого утра.