Вся la vie - Трауб Маша

   – Не знаю, – говорит муж.

   – А кто знает? – Я-то тем более не знаю.

   Еще меня удивляет мужская солидарность. Я, например, высовываюсь, чтобы спросить у местного мужчины дорогу, а этот мужчина начинает объяснять не мне, а мужу. Всегда так.

   Или если я еду с мужем с вечернего мероприятия, то меня обязательно остановят и попросят дунуть в трубочку. Мужу, главное, хорошо – он пьяный и довольный, а я, трезвая и злая, в трубку дую.

   Я не блондинка. Брюнетка. Но женщина за рулем – по определению блондинка.

   Сворачивала я тут на главную дорогу. Пропускала. Сзади меня пнул мужик на «Ладе». Не сильно, но все равно страшно и обидно. Сдал назад, объехал, продолжая разговаривать по мобильному. Я ошалело смотрела на него и на милиционера, на чьих глазах мужик меня пинал. Мужик остановился, подошел, сунул мне в окно тысячу рублей.

   – Больше нет. Там слегка покоцано, – сказал он.

   Я продолжала стоять, мигая аварийкой. Медленно подошел милиционер – я создала пробку на выезде на правительственную трассу. Увидел штуку в руках мужика и сказал, обращаясь ко мне:

   – Вы разъезжаетесь.

   Не вопрос задал, а констатировал. Я взяла деньги и поехала. Доехав до дома, расплакалась. Машину было не жалко. К ней я отношусь, как к сапогам. На сапогах тоже отлетают набойки и появляются царапины. Жалко было себя. Дура.

   Тысяча эта как пришла, так и ушла. Круговорот денег на дороге. Я проехала под появившийся неожиданно кирпич. Еще вчера его там не было. А до меня под кирпич проехали три машины. На глазах у милиционера. Я его развеселила, сообщив, что прочитала в женском журнале под рубрикой «Советы блондинкам»: «Проезд под кирпич – штраф 50 рублей». Милиционер отсмеялся и тоже пошутил:

   – Ты же не блондинка.

   – Пятьсот, – предложила я.

   Милиционер сказал, что если бы сегодня было 8 Марта – тогда было бы 500. А сегодня «не март месяц». Взяв мою тысячу, он подробно объяснил, как теперь здесь разворачиваются.

   А я вспомнила, как летом попала под трактор «Беларусь». Ехала на дачу. По встречной полосе ехал трактор. Прямо на ходу у него отвалилось заднее колесо. То, которое здоровенное. Я видела, как оно через все полосы летит прямо на меня. Я в тот момент подумала не о маленьком сыне, который ждал меня с подарком, а о том, что не успела родить еще девочку. В том смысле, что еще много чего не успела сделать – девочку, например, родить. Колесо бухнуло в бок, подпрыгнуло, громыхнуло по капоту и покатилось дальше. Я видела, как оно падает в кювет. И видела, как ко мне прямо по шоссе несется тракторист в майке-алкоголичке. Слышала его мат-перемат. Отчаянно потея, он вытряхнул меня из машины и облапал:

   – Жива, цела, дочка?

   Патрульная машина приехала быстрее, чем мой муж. И я еле отговорила пожилого уставшего милиционера вызывать «скорую». Они не уехали, пока не сдали меня с рук на руки подъехавшему мужу, который сказал, что я могла бы что-нибудь получше для столкновения найти. А то какой-то старый трактор.

   Одна я люблю ездить. С мужем тоже куда ни шло. Он сидит себе и газету читает или по телефону разговаривает. А вот с мужем и младшим, Васей, мне тяжело. Вася плохо машину переносит. Его укачивает. Я заранее снабжаю мужа пакетами, салфетками и водой. Предупреждаю, чтобы за ребенком следил. Он следит, каждые две минуты приставая к сыну с вопросами: «Вася, тебе плохо? Вася, тебя не тошнит? Вася, все нормально?» Вася после десятого вопроса не выдерживает и кричит «Сколько можно спрашивать? Я уже ответил». Муж удовлетворенно углубляется в телефонный разговор, и Васю в этот же момент тошнит. Каждый раз одно и то же. Я останавливаюсь, вылезаю, оттираю ребенка и машину.

   Что делать долгими зимними вечерами? Шкафы разбирать. Занятие это, с одной стороны, утомительное, с другой – увлекательное. Воспоминания будит. Я взялась за обувной шкаф. На верхней полке – обувь ребенка. Я вытаскивала стельки, кричала громко: «Вася!» Вася подбегал, давал мне ногу – померить. Все мало. Надо отдавать, а жалко. В этих шлепках он бегал на море. Шлепки спадали, мы их теряли, потом неожиданно находили и радовались. Мы их называли «потерялки».

   Я покупаю Васе непедагогичную обувь на липучках. Удобнее. Он и так долго собирается на улицу. А были бы на шнурках, давно бы научился завязывать. Он шнурует свои детские ботиночки, обутые на здоровенного игрушечного волка. Волка этого, с меня ростом, подарил друг мужа, когда нашему Васе годик исполнился. Принес и сунул мордой в ребенка. И долго удивлялся, почему Вася не обрадовался игрушке, а заплакал.

   Волк получил имя Вольфганг. Имена игрушкам в нашей семье дает муж. Когда Вася только родился, муж купил ему погремушки – бабочку и собачку. Бабочку звали Мария-Луиза, а собачку – Карл-Хайнц.

   – Почему их так зовут? – спросила я, думая, что окончательно отупела от беременности и недосыпа.

   – Потому что они немецкого производства, – объяснил муж.

   Еще у нас были две одинаковые плюшевые вороны, символы Высшей школы экономики, где учится старший сын. За характерный профиль одну ворону муж окрестил Мойшей, другую Нюмой, то ли от Наума, то ли от Эммануила. Вороны, с точки зрения мужа, были мужского пола.

   Лежит ребенок в кроватке и слышит: «Васенька, смотри, Мария-Луиза к тебе прилетела» или «Васенька, а как у нас Карл-Хайнц лает? Гав-гав». Я очень надеюсь, что, несмотря на психологические тесты, ребенок во младенчестве мало что понимает.

   Так вот. Когда у Васи не получается петелька на ботинке Вольфганга, он завязывает на «мертвый» узел. Я потом хожу с ботинком во рту, пытаясь развязать зубами.

   Смена обуви – всегда скандал в прихожей. Вася кричит:

   – Не надену!

   Я кричу, что нужно говорить «не обую», ня-ня – что они опаздывают на занятия. Вася сидит в куртке и в любимых летних сандалиях, пиная носком коробку из-под новых ботинок. Соглашается обуться в новые в обмен на чупа-чупс.

   Вечером того же дня в ванной Вася вытаскивает из воды ногу и с укором сует мне под нос – на пятке мозоль.

   – Ножка болит, поцелуй, – просит Вася.

   Помню, я тогда взяла ботинки, отмыла от уличной грязи. Под грязью на натуральной коже обнаружились две свежие царапины. И где он умудрился?

   Поехала в магазин – менять. Не получилось. Я дожила до своего возраста в святом неведении, что обувь у нас меняют неношеную и при фабричном браке.

   У меня много таких убеждений. С детства. Например, я всегда считала, что обувь бывает со «ступинатором», а не с супинатором. Так моя мама говорила. Она думала, что «ступинатор» от слова «ступня».

   Или вот рыба ледяная. Я думала, что она ледяная, потому что замороженная, из морозилки.

   – Ну а как бы я определила, что они жмут? – поинтересовалась я в магазине.

   Я Васю спрашиваю: «Нормально?» – он отвечает: «Нормально». Я спрашиваю: «Жмут?» – он соглашается: «Жмут».

   – Надо было дома сначала походить, – ответила старшая продавщица, возвращая коробку.

   – Мы ходили.

   – Значит, мало ходили.

   Приехал Васин дедушка – привез с дачи яблоки. Я рассказала про обувь. Дедушка взял молоток и начал аккуратно простукивать ботиночную изнанку. Вася тоже взял свой детский молоток и с восторгом поколошматил по ботинку. «Три тысячи рублей, блин», – думала я… Вася с тех пор полюбил «разбитые» ботинки.

   Моя полка. Летняя обувь вперемешку с зимней. Половину нужно сдавать в ремонт. Вот мои любимые осенние сапоги. Очень красивые и очень дорогие. Носила не снимая. Кожа отклеилась недели через три. Прямо по шву. Бежала на работу, хлюпая сапогом в лужах. По дороге забежала в ремонт обуви. Сняла сапог и молча положила на стойку. Из подсобки вышел мужчина лет пятидесяти. Не ко мне – к зазвонившему телефону. Мужчина говорил по-армянски, я немножко понимаю, отдельные слова. Что-то про внука. Говорил долго и ласково. Потом взял мой сапог и ушел в подсобку. Вынес через минуту. Сказал, что нужно, чтобы клей подсох. Я кивнула и натянула сапог. Мужчина махнул рукой, мол, что с тобой делать? Я спросила: «Сколько?» – он опять махнул рукой и ушел. Сапог отклеился уже со всех сторон, только эта – его сторона – держится намертво.

   Полка мужа. На видном месте – его лыжные ботинки. Я их несколько раз перекладывала на балкон, а муж все равно достает и в шкаф убирает. На балконе хранятся его лыжи – Tallinn. Муж их не выбрасывает. Он на них юношей ходил – молодым, красивым. В спортивной шапочке-петушке и дутой куртке. Его тогда девушки любили за эти дефицитные лыжи, несмотря на шапочку-петушок. И он на лыжне – коньковым ходом. Как такое выбросишь?

   Он вообще тяжело с вещами расстается. Вот у него в шкафу свитера лежат – вроде как лыжные. Им столько лет, сколько мне. У меня морщины первые, у свитеров – катышки. Ну и что? Муж нас и с морщинами и с катышками любит.

   Свечечка для Светочки, тапочки для папочки… Опять Новый год. Чем старше становишься, тем быстрее он «опять». Ребенок не может дождаться, говорит – долго. У меня ощущение, что только месяц назад я сама запихивала елку в машину и разбрасывала снег по лестничной площадке – как будто ее принес Снеговик. Муж пришел с работы и с порога заявил, что по всей лестничной клетке – грязные лужи и надо бы помыть полы. Мы поругались – я рассказывала, как елка не запихивалась в машину и как я ее затаскивала в лифт, как руками без перчаток собирала снег в пакет, а потом устраивала спектакль для ребенка со звонком в дверь и Снеговиком. Я, конечно, не рассказывала, а орала и даже заплакала от обиды. У всех мужья елки тащат. А муж сказал, что если мне нужен такой муж, чтобы елки носил, то пожалуйста – никто не держит. А я сказала, что легко. Хоть завтра. А он сказал…