Моряк, которого разлюбило море - Мисима Юкио

Фусако вернулась из магазина уже после десяти вечера. Рюдзи помогал убирать дом, и вместе с Нобору и прислугой они управились гораздо быстрее, чем в прошлые годы. Словно во время аврала, Рюдзи деловито раздавал указания, а Нобору, у которого только сегодня утром упала температура, радостно их выполнял.

Рюдзи в свитере с засученными рукавами и с обмотанной полотенцем головой и Нобору с таким же полотенцем и румянцем во всю щеку. К приходу Фусако они как раз закончили уборку на втором этаже и спускались по лестнице с ведрами и тряпками наперевес. Фусако взирала на них одновременно с изумленной радостью и тревогой за Нобору.

— Ничего. Поработает да попотеет — всю простуду как рукой снимет. — Грубоватые слова Рюдзи быль хоть и резкими, зато очень «мужскими», давно не слышанными в этом доме. Даже старые опоры и стены, казалось, мгновенно встали по стойке «смирно».

Провожая старый год, вся семья за лапшой под гул предновогоднего вечернего колокола слушала повторяемую из года в год историю домработницы:

— Помню, мой бывший хозяин, господин Макгрегор, под Новый год собрал гостей, и ровно в двенадцать они как давай целоваться. И ко мне — щечка к щечке — приклеился бородатый ирландский джентельмен…

Едва оказавшись в спальне, Рюдзи обнял Фусако. При первых признаках рассвета он ребячливо предложил: «А давай встретим восход в парке?» Неожиданно для себя Фусако поддалась его сумасшедшей идее.

Они торопливо натянули все, что могли. Фусако на колготки надела рейтузы, а поверх кашемирового свитера натянула еще один роскошный датский лыжный свитер. Рюдзи накинул ей на плечи бушлат, и, крадучись, они вышли на улицу.

Предрассветный воздух приятно холодил разгоряченные тела. По пустынному парку они бежали навстречу брезжившему рассвету, хохотали до упаду, гонялись друг за дружкой в кипарисовой роще, старательно дышали, соревнуясь в яркой белизне идущего изо рта пара. Их губы, уставшие за ночь, словно покрылись изнутри тонкой коркой льда.

Они подошли к глядящему на порт парапету уже в седьмом часу. Венера сдвинулась к югу, светящиеся окна домов, складские фонари, мигающие красные и зеленые бортовые огни стоящих в море кораблей были по-прежнему яркими, вращающийся сноп маяка Морской Башни все еще четко врезался в сумрак парка, но контуры домов уже проступили, а на востоке пробивался в небе пурпур.

Качающий ветки кустов холодный ветер донес к ним далекий и неясный, трагичный и прерывистый, первый в этом году петушиный крик.

— Пусть этот год будет хорошим, — вслух помолилась Фусако.

Она подставила лицо ветру, и Рюдзи чмокнул ее в губы.

— Этот год будет хорошим. Само собой.

Красные огни пожарной лестницы одного из зданий постепенно соприкоснулись с границей медленно обретающей очертания водной глади, и Рюдзи почудилось в них что-то болезненное. В мае ему исполнится тридцать четыре года. Самое время завязать с затянувшимися фантазиями. Понять, что в мире не существует предназначенной лично для него славы. Пусть тусклые складские фонари под первыми невнятно-серыми лучами противятся пробуждению, но Рюдзи пора избавляться от иллюзий.

Даже в первый день нового года порт полнится звуками. От лихтерной стоянки с глухой дробью отходит плоскодонная баржа.

Огни стоящих в море судов постепенно бледнеют по мере того, как четко проступающая водная поверхность окрашивается багрянцем. 6. 25. Разом гаснут фонари в парке.

— Не холодно? — в сотый раз спросил Рюдзи.

— У меня даже десны замерзли. Ничего. Скоро солнышко встанет.

Подобно тому как снова и снова он спрашивал Фусако, не холодно ли ей, Рюдзи бесчисленное количество раз задавал себе вопрос: «Неужели правда бросишь? Откажешься от темного хмеля, в который неизменно ввергают тебя волны океана и необычайная качка? От великолепия разлуки? От песни? От всего, что в изоляции от мира еще больше делает тебя мужчиной.

Таящаяся в груди жажда смерти. Далекая слава и далекая смерть. Все „далекое“, навсегда „далекое“. Бросишь ли ты все это?! Бросишь безоблачную свободу, где душа, касаясь извивов темных волн и священного света облачной кромки, исказилась и воспарила, так что уже не отличить самых благородных чувств от самых подлых, а все заслуги и провинности спишет море?!»

С другой стороны, на протяжении всего рейса Рюдзи внимательно вслушивался в то, как опостылела ему жалкая и скучная морская жизнь. Он распробовал ее и был уверен, что в ней не осталось ни одного неизведанного им вкуса. Взгляни! Славы нет нигде. Нигде в мире. Ни в Северном полушарии, ни в Южном, Ни под Полярной звездой, ни под Южным Крестом, что покровительствует морякам!