Искупление - Макьюэн Иэн

По знаку матери Леон пробормотал короткую молитву, возблагодарив Бога за все, что Он послал им, — легкое поскрипывание стульев можно было счесть за ответное: «Аминь». Тишину, воцарившуюся, пока все усаживались и разворачивали салфетки, Джек Толлис легко разрядил бы, предложив какую-нибудь интересную тему для разговора, пока Бетти предлагала всем мясо. Теперь же вместо этого все наблюдали, как она обходит гостей, и прислушивались к тому, что, склонившись к каждому, она бормочет, скребя салатными ложкой и вилкой по серебряному блюду. На чем же еще они могли сосредоточить внимание? Эмилия Толлис никогда не слыла мастерицей застольной беседы и не придавала ей особого значения. Леон, безразличный к остальным, качался на стуле, изучая этикетку на бутылке. Сесилия была полностью поглощена событием, произошедшим десятью минутами раньше, и не могла в этот момент составить даже самой простой фразы. Робби считался своим человеком в доме, и ему по силам было бы затеять какой-нибудь разговор, но и он находился в смятении. Достаточно и того, что ему удавалось притворяться, будто он не замечал рядом обнаженной руки Сесилии, чье тепло ощущал, и враждебного взгляда Брайони, сидевшей наискосок от него. Что же касается детей, то, даже если бы им и пристало начинать разговор, они не могли бы этого сделать: Брайони думала только о том, чему оказалась свидетельницей, Лола ощущала подавленность после схватки с братьями и боролась с потоком противоречивых чувств, а близнецы полностью сосредоточились на своем тайном плане.

В конце концов более чем трехминутное гнетущее молчание нарушил Пол Маршалл. Откинувшись на спинку стула, он через голову Сесилии обратился к Робби:

— Так мы завтра играем в теннис?

Робби заметил двухдюймовую царапинку, спускавшуюся от уголка глаза Маршалла вдоль носа и усиливавшую впечатление, будто все черты его лица располагались где-то вверху, концентрируясь вокруг глаз. Какая-то малость мешала Маршаллу казаться жестоким красавцем. Еще чуть-чуть, и он был бы неотразим. Но этого «чуть-чуть» ему и не хватало, и в результате вид получался нелепым — чересчур массивный подбородок контрастировал с перегруженной чертами верхней частью лица. Из вежливости Робби решил ответить, хотя и удивился вопросу: было крайне невежливо со стороны Маршалла в начале застолья отвернуться от хозяйки и затеять отдельный разговор.

— Надеюсь, — сдержанно ответил он и, чтобы загладить неловкость Маршалла, спросил, обращаясь ко всем: — Кто-нибудь помнит, чтобы в Англии когда-нибудь стояла такая жара?

Постаравшись как можно дальше отклониться от излучаемого Сесилией тепла и не встретиться взглядом с Брайони, он невольно адресовал свой вопрос испуганному Пьеро, сидевшему слева по диагонали. Набрав полные легкие воздуха, мальчик стал лихорадочно, как на уроке истории (или географии? а может, биологии?), искать ответ.

Склонившись через Джексона, чтобы положить руку на плечо Пьеро, и не отводя глаз от Робби, Брайони громким шепотом сказала:

— Пожалуйста, оставьте его в покое. — И, уже обращаясь к мальчику, мягко добавила: — Ты не обязан отвечать.

Тут со своего конца стола подала голос Эмилия:

— Брайони, это было совершенно невинное замечание о погоде. Ты должна извиниться или немедленно отправишься к себе в комнату.

Каждый раз, когда миссис Толлис пыталась демонстрировать родительский авторитет в отсутствие мужа, дети считали необходимым сделать так, чтобы бесплодность ее усилий не стала очевидна всем. Брайони, которая не могла себе позволить оставить сестру беззащитной, низко опустила голову и сказала, обращаясь к скатерти:

— Простите. Я сожалею о своей несдержанности.

Накрытые крышками судки и выцветшие споудовские фарфоровые блюда передавались из рук в руки, и — таково было общее намерение или вежливое желание скрыть отсутствие аппетита — большинство присутствующих в конце концов наложили себе на тарелки и печеной картошки, и картофельного салата, и брюссельской капусты, и свеклы, и листьев латука под соусом.

— Старик не обрадуется, — сказал Леон, вставая. — Это вино двадцать первого года, но ничего не поделаешь — уже открыли. — Он наполнил бокал матери, потом налил сестре, Маршаллу, а остановившись за стулом Робби, пошутил: — И целительный глоток для будущего доктора. Я хотел бы услышать об этом новом плане.

Ответа Леон дожидаться не стал. Возвращаясь на свое место, он заметил:

— Я люблю, когда Англию накрывает волна жары. Она становится совсем другой страной. Меняются все правила.

Эмилия Толлис взяла в руки нож и вилку. Все последовали ее примеру.

— Чушь, — возразил Маршалл. — Приведи хоть одно правило, которое меняется при жаре.

— Пожалуйста. Единственное место в клубе, где разрешается снимать пиджаки, — это бильярдная. Но если до трех часов дня температура поднимается выше девяноста градусов,[14] на следующий день их можно снимать и в верхнем баре.

— На следующий день! Да уж — совсем другая страна.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Люди ведут себя раскованнее. Пара солнечных деньков — и мы превращаемся в итальянцев. На прошлой неделе на Шарлотт-стрит люди ужинали за столиками, выставленными на тротуар.

— Мои родители всегда считали, — вставила Эмилия, — что жаркая погода способствует распущенности нравов среди молодежи. Меньше одежды, больше мест, где можно встречаться. Вне дома, без присмотра. Ваша бабушка летом всегда испытывала особое беспокойство. Она придумывала тысячи предлогов, чтобы удержать нас с сестрой дома.

— Вот как, — сказал Леон. — А что ты думаешь по этому поводу, Си? Вела ли ты себя сегодня еще хуже, чем обычно?

Все взгляды устремились на Сесилию, шутка брата оказалась жестокой.

— Бог ты мой, да ты краснеешь. Стало быть, ответ — да?

Чувствуя, что нужно как-то помочь, Робби начал было:

— Вообще-то…

Но Сесилия перебила его:

— Мне просто очень жарко, вот и все. А ответ действительно — да. Я вела себя отвратительно. Уговорила Эмилию против ее воли ознаменовать твой приезд горячим жарким, невзирая на погоду. И теперь ты ешь один салат, а всем нам приходится по твоей вине мучиться. Брайони, передай-ка ему еще овощей, может, тогда он заткнется.

Робби показалось, что он уловил дрожь в ее голосе.

— Дорогая старушка Си, — восхитился Леон, — ты в отличной форме!

— И прекрасно поставила тебя на место, — подхватил Маршалл.

— Полагаю, мне лучше подразнить кого-нибудь помладше. — И Леон с улыбкой обернулся к Брайони. — Совершила ли ты что-нибудь ужасное по причине сегодняшней жары? Нарушила ли какие-нибудь правила? Пожалуйста, скажи, что это так. — Он схватил руку Брайони в притворной мольбе, но она быстро ее отдернула.

Она еще ребенок, подумал Робби, и вполне может выпалить, что прочла его записку, а это приведет к новому признанию, и все узнают, что она видела потом. Пока девочка старалась выиграть время, взяв салфетку и делая вид, будто вытирает губы, он пристально смотрел на нее, но особого страха не испытывал. Чему быть — того не миновать. Каким бы неприятным ни был этот ужин, вечно длиться он не может, и ему удастся найти способ сегодня же снова остаться с Сесилией наедине; они вместе посмотрят в лицо новой жизни — изменившейся жизни — и продолжат… При этой мысли у него словно провалился желудок. До сих пор все представлялось смутным и бесполезным, он боялся, сам не зная чего. Отхлебнув добрый глоток тепловатого вина, Робби ждал.

— Наверное, я всех огорчу, но я сегодня не сделала ничего плохого.

Он ее недооценил. Ударение на слове «я» она сделала неспроста. Намек на него и сестру.

Сидевший рядом с Брайони Джексон не удержался:

— Нет, сделала! Ты сорвала спектакль. Мы хотели участвовать в спектакле. — Он обвел глазами стол, в зеленых глазах мальчика билась жалоба. — А еще говорила, что хочешь, чтобы мы играли в пьесе.

Его брат согласно кивнул:

— Да. Ты хотела сначала, чтобы мы участвовали.

Никто не мог понять всей глубины их разочарования.

— Вот, значит, как, — сказал Леон. — Брайони приняла решение на горячую голову. Будь день попрохладнее, мы бы сейчас сидели в библиотеке и смотрели театральное представление.

Эти невинные глупости, куда более предпочтительные, чем молчание, дали возможность Робби укрыться за маской заинтересованного внимания. Сесилия подпирала щеку левой рукой, скорее всего, чтобы закрыться от его взгляда. Притворившись, будто слушает рассказ Леона о спектакле в Уэст-Энде, где он видел короля, Робби получил возможность разглядывать обнаженную руку и плечо Сесилии. Ему казалось, что она кожей ощущает его дыхание, и это волновало его. Сверху у нее на плече была маленькая, обрамленная пушком выемка — скоро он будет ласкать края этой ямочки языком, стараясь попасть кончиком в ее середину. Волнение было почти болезненным и усугублялось тем, что он знал ее так же хорошо, как брат знает сестру, но в качестве любовницы она была для него экзотикой; он был знаком с ней всю жизнь и, в сущности, ничего о ней не знал; она была невзрачной и в то же время красавицей; она была находчивой — как легко она парировала шутку брата, — а двадцать минут назад плакала. Его дурацкое письмо возмутило ее, но и заставило раскрыться. Скоро они останутся одни, и на них обрушится море эмоций, безудержная веселость и чувственное влечение, желание и страх перед собственным безрассудством, благоговейный трепет и нетерпение поскорее начать. В какой-нибудь пустующей комнате на третьем этаже или вдали от дома, под деревьями у реки? Где? Миссис Толлис была не так глупа. Вдали от дома. Там, окутанные шелковой тьмой, они все начнут снова. И это не фантазия, а реальность, ближайшее будущее, столь же желанное, сколь и неотвратимое. «Никаких преград между мной и полным завершением моих надежд!»[15] — как говаривал жалкий Мальволио, роль которого Робби исполнял когда-то в колледже на сцене под открытым небом.