Прощай, печаль - Саган Франсуаза

Уже выйдя на улицу, Матье припомнил, что в офис-то он ездил, чтобы произвести инвентаризацию проектов, планов и работ, а также указать, кто из сотрудников его заменит. Ему тогда захотелось ощутить себя истинным профессионалом, и он затеял странную беседу с экс-воздыхателем Матильды. Странную, зато теплую: номер телефона на столе был единственным положительным результатом дневных мероприятий.

Матье сел в машину, которая теперь, когда ветер стих, пахла табаком, бумагой – там были в кучу свалены планы, – в общем, его запахами. И Матье внезапно пришла в голову мысль, что это единственный принадлежащий ему уголок на свете. Квартира числилась за Элен, которая и царила там среди своих цветов, своих духов и запаха сандала, палочки которого она помещала повсюду, даже на лампах. У Матье же никогда не было тех самых четырех стен, внутри которых кто угодно был в состоянии организовать для себя свой дом. У него был только этот странный уголок из гремящего железа, набитый окурками и картами, и в этот момент до него дошло, что когда автомобилисты пользуются домкратом, то как бы подпирают сбоку для надежности свою машину, свой единственный кров, свое единственное убежище.

И он произнес вслух: «Единственное убежище. Мое убежище! Убежище моих ночей, убежище моей жизни». Произнес убежденно, и все в нем запело. Он остановился на красный свет, повернул голову и заметил устремленный на себя взгляд соседнего автомобилиста, взгляд вопрошающий, беспокойный. И Матье, словно был одним из тех сорокалетних джазистов, которыми переполнен Париж, начал обеими руками выстукивать на руле ритм, увы, не слышный другому водителю, зато, без сомнения, неистовый. Он пел: «Убежище, мое убежище, мое убежище на каждый день» на мотив «Night and Day». Он, должно быть, казался более свихнувшимся, чем обычно, но на самом деле был намного нормальнее, чем всегда. Когда зажегся зеленый, Матье позволил соседу обогнать себя и, бросив взгляд ему вслед, обратил внимание на его прояснившийся профиль. Нет, подумал Матье, он-то в здравом уме, и он это докажет. Но кому? Где? У этого соглядатая за рулем облик полнейшего кретина, особенно когда тот сидел с плотно сжатыми губами, – да, конечно, ради чего ему было открывать рот? Значит, Матье следует продолжать разыгрывать из себя на публике нормального человека в добром здравии, чтобы провести банду имбецилов? Как сегодня утром, когда он сыграл душевную твердость, мужественность перед лицом этого кретина-хомяка. Значит, он так и будет появляться повсеместно, непроницаемый и гордый, со взором, устремленным вдаль, и наслаждаться всеобщим восхищением? Ну, нет! Он уже давно пожертвовал себя обществу, его обычаям, нравам и ритуалам, так что он не собирается умирать, разыгрывая из себя героя… И ради кого? Ведь на самом деле человек кончает тем, что перевоплощается в того, кому подражает, и не исключено, что становится при этом бесчувственным или неуязвимым в зависимости от разыгрываемой роли. Так что Матье мог бы попытаться выглядеть веселым, легким и беззаботным. В этом смысле он постарается извлечь для себя максимум: применительно к другим при помощи стыдливости, применительно к себе при помощи осторожности. Но в угоду посторонним – ничего! Он будет распускать нюни на террасах кафе, если ему вдруг этого захочется. У него нет долга перед обществом. У него вообще нет никаких долгов. И он состроил гримасу, подумав о налоговом инспекторе. Тому предстоит понапрасну и долго ждать, чтобы по итогам этого года залезть к нему в карман. У саванов карманов не бывает! Вот, по крайней мере, нечто «позитивное»!

Да, кстати, а в могилу его положат в костюме-тройке или и вправду запеленают в саван? Что говорит по этому поводу закон? И какой существует обычай? Как все будет происходить? Может быть, ему следует заранее заказать себе гроб? И музыку для похоронной мессы? «Реквием» Верди? Или камерную музыку Шуберта, от которой он всегда таял? Или Шумана, которого он любил всего? Матье остановился у магазина и купил «Реквием», вставил кассету в автомобильный магнитофон вместо пленки Тины Тернер. По правде говоря, ему было тяжело представить себя мертвым. Так почему бы не устроить себе роскошную смерть? Не заказать ли саван у Сюлька? Или позволить себя кремировать? Нет! Кремация слишком тягостна для присутствующих на погребении, и без того убитых горем. Матье об этом знал, ибо сам в этом участвовал. К тому же все, что предстоит сделать (а делать нечего!), позволит ему стать в свою очередь полезным и удобрить собою эту благодатную землю, отдавая ей то малое, что у него есть, в обмен на ее дары при жизни. И тогда насекомые, травы и корни деревьев начнут бодро перемалывать его скелет. Это так просто, так естественно, так по-земному. Матье нравился крестьянский подход к явлениям и людям, несмотря на то, что ни по происхождению, ни по образу мышления он никакого отношения к деревне не имел.