Меня создала Англия - Грин Грэм

Он шел быстрым шагом, но Минти не отставал, Минти, в сущности, вел его: в нужную минуту брал под руку, в нужный момент останавливал, в нужном месте переводил через улицу. В продолжение всего пути он рассуждал о функции священнической рясы. Про Харроу он вспомнил только перед воротами «Крога».

– Я хочу организовать обед выпускников Харроу, – сказал он. – Вы, конечно, возьмете билет, а кроме того я поручу вам посланника. Посланник не любит Минти, и если бы Минти был сквернословом… – он епископским жестом воздел руку с пожелтевшими пальцами. – Святой Кнут! Энтони оглянулся – Англия мыкалась у порога, наблюдая за ним через кованый орнамент ворот, выставив по обе стороны тонкого железного прута налившиеся кровью глаза. Он догадался про Харроу, понял Энтони, и хочет, чтобы я сознался; боже мой, содрогнулся он, уходя от пристального взгляда Минти, вот так статуя, фонтан, с позволения сказать; странные вкусы в «Кросе»; таким кошмарам место только на Минсинг-лейн; что у них – камень вместо сердца? Ступив за вахтером в стеклянный лифт, он со знакомым неудобством ощутил свое положение просителя и забыл о Минти. Больше всего на свете он не любил просить работу, а получалось, что он только этим и занимался. В нем закипало раздражение против Крога: откажет – плохо, возьмет – тоже плохо. Если он меня возьмет, то ради Кейт, из милости. А есть у него право на милосердие? Про меня хотя бы не скажешь, что я каменный. Внизу наконец изгладился фонтан, его сырая масса растеклась по серой поверхности бассейна, и Энтони с гордостью подумал: «Я не истукан какой-нибудь, а живой человек. Пусть у меня есть слабости – это человеческие слабости. Выпью лишнего, новую девушку встречу – что тут особенного? Человеческая природа, человеческое мне не чуждо», – и, расправив плечи, он вышел из лифта. На площадке его поджидала Кейт, Кейт приветливо улыбалась, тянулась обнять его, наплевав на лифтера и на то, что мимо семенит служащий с папкой бумаг, и горделивое «я не истукан какой-нибудь» звучало слабее, тише, растворяясь в чувстве благодарности, словно в глубину улицы уходили музыканты и на смену им подходила другая группа, трубившая громко и волнующе: молодчина Кейт, не подвела. – Явился наконец, – сказала Кейт.

– Дождь задержал. Пришлось прятаться.

– Зайдем на минутку ко мне.

Он пересек лестничную площадку, осматриваясь по сторонам: металлический стул, стеклянный стол, ваза с чайными розами; вдоль стен протянулись инкрустированные деревом морские карты, отмечавшие время суток во всех столицах мира, почтовые дни для каждой страны и где в данную минуту находится судно. В комнате Кейт те же металлические стулья и стеклянные столы, такие же чайные розы. Она повернулась к нему:

– У тебя есть работа, – и хлопнула в ладоши; она казалась помолодевшей на девять лет. – Это мне награда за труды. – Она смотрела с таким преданным обожанием, что ему стало не по себе от ее неразумной кровной привязанности. – Энтони, как хорошо, что теперь ты будешь рядом.

Он постарался разделить ее восторг:

– Да, Хорошо, я тоже подумал. – Конечно, приятно, что она так радуется, его переполняла благодарность, но эти чувства далеки от любви. Разве любят из благодарности? Или эта духовная принудиловка – чтение чужих мыслей, чувство чужой боли: разве у других близнецов этого нет? Любовь это когда легко, радостно, это Аннет, Мод. – Так что он мне поручает, Кейт? – Не знаю. Только, пожалуйста, не настраивайся против. Это настоящая работа, не подачка. Ты ему в самом деле нужен. – А если работа не по мне?

– Да нет, тебе понравится, я уверена. Попробуй, во всяком случае. Мне плохо здесь без тебя. А так мы будем все время рядом, будем вместе отдыхать, развлекаться.

– Очень мило, – улыбнулся Энтони, – а когда я буду работать? Кстати, ты хоть представляешь, где это будет происходить? Где-нибудь на заводе? Это бы ничего, я всегда интересовался техникой. Помнишь, как я наладил старый автомобиль и на Брайтон-роуд выжимал двадцать миль? Но, скорее всего, это будет что-нибудь бухгалтерское – тут, в основном, вся моя практика. – И хватит разлук: ты в Китае – я в Лондоне, ты в Индии – я в Стокгольме.

– Теперь наглядимся друг на друга. Еще надоем тебе.

– Этого никогда не будет.

– Такая идиллия была у нас только в раннем детстве, до школы. А на каникулах не успеешь оглянуться, как все кончалось. – Я этого ужасно боюсь.

– Чего именно?

– Что эти каникулы тоже ненадолго.