Лечебный факультет, или Спасти лягушку - Форель Дарья

Больным Саяна нравилась. Она умела долго выслушивать пациента, трепетно сжимая в своих маленьких ручках старческую морщинистую ладонь. Иногда она рисовала пациентам разные картинки. Кто-то просил у нее: — Нарисуй мне лес. Я тут лежу уже месяц, соскучился… И Саяна рисовала еловую рощу, посреди которой на пне сидит пациент, смотрит на небо и курит.

Тем не менее наше появление вызывало у большинства больных тревогу. Жаба, как человек развеселый, затевала с нами такую игру: мы толпимся возле одной определенной палаты, Ольга Геннадиевна быстро открывает дверь. Внутри — больной. Он может в это время, допустим, надевать штаны. Или делать зарядку. Или просто лежать. Или, в конце концов, справлять нужду в горшок. Как только пациент поворачивается с вопросительным звуком «а?», Жаба дверь закрывает. И прямо тут же, не отходя далеко, спрашивает:

— Ну-с, кто мне скажет, что это за патология? Тому, кто быстро сообразит, сразу ставлю пять!

Еще она могла войти, к примеру, в палату, поднять какого-нибудь пациента и спросить:

— Что мы видим на этом лице, обезображенном болезнью? Ну, кто хочет сказать?

Слава богу, до некоторых больных не сразу доходило, что вообще происходит. Действия Жабы были настолько абсурдны, что многие попросту сразу их забывали. Думали — может, приснилось в температурном бреду. Или явилось под воздействием препаратов…

Как-то раз Жаба привела нас в палату к очень дряблому старику. У дедушки был серьезный артрит. Стояло лето, внутри было жарко и влажно, и он лежал на кровати в женской ночной сорочке, оголяющей стопы ног и колени.

Жаба сказала:

— Ребята, внимательно смотрим на ноги и считаем «кругляшки». («Кругляшками» она называла артритные образования на суставах.) Все хором: раз, два, три… десять, двенадцать…

Что при этом видел старичок? Четырнадцать человек хором выкрикивают какие-то цифры. Дед говорит:

— Я погляжу, Ольга Геннадиевна, вы их строите на первый-второй…

В общем, наша горе Мэри-Поппинс была на высоте. Видать, даже в своих самых ярких фантазиях она не могла представить себя по ту сторону, на койке, в клиническом отделении…

Мы не успевали привязаться к больным. Многих быстро выписывали или переселяли в другое отделение. Но больница была хорошая. Дорогая. Чтобы туда попасть, надо было иметь либо деньги, либо связи. Первый вариант мог превратить тебя в вечного больного.

Об этом, как ни странно, я узнала в столовой. Однажды мне продали там пиццу, которая лежала на отпечатанном листе бумаге. Жир сделал этот бланк почти прозрачным, однако текст вполне можно было прочесть:

«Анкета для кандидата на должность «терапевт». Отметьте галочкой те пункты, с которыми вы согласны. Пункт «А» — готовы ли вы выписать рецепт на сумму свыше пяти тысяч рублей? Пункт «Б» — готовы ли вы выписать рецепт на сумму свыше десяти тысяч рублей? Пункт «В» — готовы ли вы выписать рецепт на сумму свыше более тридцати тысяч рублей?»

И дальше, дословно:

«Готовы ли вы предложить больному дорогостоящую манипуляцию стоимостью от тридцати тысяч рублей и выше? Если нет, то по каким причинам?»

Еще правом лечиться в дорогой больнице обладали ветераны отечественного строительства. Это было связано с какими-то формальностями, о которых знало только руководство.

Среди строителей было много, как говорили Цыбина с Лаврентьевой, «доходяг». Это были очень старые или очень больные люди. Как правило, и то и другое сочеталось. Пациентов часто навещали родственники. Те, кто мог самостоятельно передвигаться, устраивали для близких экскурсию по шикарным интерьерам. Показывали фонтан, кафетерий, библиотеку.

Были у нас и больные, балансирующие на грани почти что овощной жизни и старческой смерти. Они лежали в отделении интенсивной терапии, Ряды коек стояли бок о бок, одна к другой. Сюда мы часто заглядывали по поручению медсестер. Таскали для них разные лекарства, приносили докторам нужные ампулы. Внутри монотонно звенели аппараты, поддерживающие пациентов на последних стадиях жизни. Ритм этого пиканья был очень тревожным и неприятным. Но таким живым…

Внутри отделения пульсировала громкая, сочная, оглушительная энергия бытия. Все-таки, пока человек дышит, даже если ему помогает искусственная вентиляция, он меняется, вершит поступки, издает звуки, высказывает свое мнение и приходит к различным выводам. Это касается даже тех, кто находится чуть ли не в агонии. Очень часто из отделения интенсивной терапии раздавался трехэтажный мат. Пациенты не жалели глоток.