Грех и другие рассказы - Прилепин Захар

В сердцах я плюнул на пол.

— Мерзость... — шептал Юрий, открывая свой замок и обращаясь, казалось, и ко мне, и к студентам, один из которых плакал, а второй утешал, и вообще к миру. — Как отвратительно!.. Мерзость и безумие... Просто отвратительно.

В тот день с самого утра сыпал, лип и намерзал к грязи снег, и по этому снегу я пошел в сторону больших улиц и разноцветных фонарей.

Приходилось держаться дальше от дороги — грязь из-под колес летела во все стороны.

На единственной в нашей округе пешеходной улице гам авто стих, и на душе стало спокойнее.

Здесь водились разномастные молодые люди, никак и никогда не мешавшие друг другу. Кажется, кто-то из них был эмо, а кто-то гот или, быть может, панк. Я никогда ничего не понимал в этом, но при случае всегда вставал неподалеку и всматривался в них, покуривая.

Сегодня они мерзли и сбивались друг к другу поближе, притоптывая в своих ботинках на толстых подошвах и потряхивая головами с диковинными прическами.

В ушах, в подбородках, в бровях и в носах их блестели индевеющие серьги и шурупы.

Двое молодых людей непонятного пола целовались, сидя прямо на асфальте, в снегу. Одеты они были в одинаковые, почти черные от разнообразно налипшей, давно высохшей грязи брюки.

Наконец молодые люди оторвались друг от друга. Оба оказались парнями, оба были небриты, только у одного были чуть подкрашены глаза, а у второго — нет.

Я отвернулся и поспешил дальше. Ненакрашенным был сын Юрия, я его узнал.

Подходя к своему дому, я уже догадывался, что простыл. Меня поколачивало, и в голове стлался осклизлый туман, и кто-то все норовил присосаться к моим соскам то ли холодным, то ли горячим, то ли сразу холодным и горячим ртом.

Впереди меня шли Нина и дочь. Нина поддерживала ее, а та ставила ноги так, словно попала на болото и каждую секунду боится попасть в трясину.

Я обогнал их, скользя и разъезжаясь ногами по ледяной грязи.

Возле нашего дома стояла вишневая «девятка». Дверь в подъезд была почему-то открыта, а внутри раздавались совсем незнакомые и грубые голоса.

Студентов из их квартиры выволакивали люди в форме.

Я впервые увидел воочию черта и бедолагу, так что поначалу не разобрался, кто из них кто. Они оказались совсем не похожи на мысленно раскрашенных мной персонажей.

Один был рыжий и сутулый, а второй вообще бритый и крепкий, хоть и со впавшими, почерневшими глазами.

Ожидая услышать, когда бритый заговорит голосом черта, я вдруг услышал, как знакомым, недобрым баском начал ругаться рыжий:

— За что вы меня тащите, ау? — спрашивал он у своих конвоиров.

— «Хранение», есть такая статья, — отвечал ему один служивый с готовностью, легонько подталкивая рыжего в плечо.

— Я ж вам объясняю: я не употребляю наркотики. Никогда не употреблял!

— Не употребляешь, а в матраце прячешь, — терпеливо объяснял ему человек в форме.

— Нет, ты все-таки гнида, — рыжий обернулся к бритому. — Как же ты, обдолбанный мозг, догадался спрятать свою отраву ко мне?

— Да пошел ты, — прогнусил равнодушно бритый. — Вляпался — меня не тяни. Я вообще не в курсах.

— Это не ты нас стуканул, сосед? — спросил рыжий черт, увидев меня, медленно поднимавшегося наверх.

— Откуда ты меня знаешь? — почему-то поинтересовался я вместо ответа, но рыжего уже столкнули дальше, и он, не успев ничего сказать, засеменил по ступенькам.

На первом этаже навстречу задержанным студентам и их конвоирам попались Нина с дочерью. Дочь, казалось, вообще не замечала ничего, а просто шла в своем аду то по скользкой поверхности на улице, то вверх по ступеням подъезда.

— Ты, хорош со всеми трепаться! — сказали рыжему черту, когда он встретил женщин, и, кажется, теперь уже ударили всерьез.

Я и не понял, стоя сверху, с кем он пытался заговорить: с Ниной, с дочерью ее...

Грохнула железная парадная дверь — и все стихло.

Из квартиры студентов шла тишина, замешанная на недавнем уходе людей: там еще гуляли сквозняки, и нанесенные извне чужие запахи никак не могли понять, где им, в чем раствориться.

Из моей квартиры шла привычная тишина, в которую я входил, как ключ в скважину, сразу закрываясь изнутри на все обороты и пропадая бесследно.

Из квартиры Нины и ее дочери шла тишина тягостная и нудная, как зубная боль в несколько ночей длиной.

А в квартире преподавателя молчали так, словно живых людей там не было вообще.

Постояв минуту, прислушиваясь к разным видам тишины, я неожиданно подумал, что надо бы все объяснить этим в форме: они ведь задержали и увели ни в чем не повинного рыжего черта!