Первая любовь, последнее помазание - Макьюэн Иэн

Если надоело, так и скажите, вам ведь еще многих выслушивать. На кой сидеть тут со мной? Ну, хорошо. На новом месте держали только до двадцати одного — такой был порядок. Помню, мне торт испекли на прощание (только я торты не ем и отдал его остающимся). Дали рекомендательные письма, имена и адреса людей, к которым пойти. Но я не воспользовался. Хотел сам. Это важно, когда вас всю жизнь опекают, пусть и из лучших побуждений. Приехал в Лондон. Поначалу справлялся, храбрился, знаете, думал, что Лондон мне по плечу. Когда попадаешь сюда впервые, все в новинку, будоражит, бодрит. Снял комнатку в Масвел-Хилл^[20] и начал искать работу. Там, куда можно было устроиться, требовалось поднимать, таскать или копать. Меня бегло осматривали и говорили, что не гожусь. В итоге нанялся мойщиком посуды в гостиницу. Роскошное место — в смысле, дня постояльцев. Ковры темно-красные, люстры — хрусталь, сбоку в фойе играет оркестр. В первый день я по ошибке вошел через главный вход. В кухне было не так шикарно. Даже вспоминать тошно — грязь, вонь. На людях экономили, что ли, — посуду мыл я один. Или не нашлось других охотников впахивать по двенадцать часов в смену с перерывом на сорок пять минут.

Нос графиком я бы свыкся — помогало сознание, что впервые в жизни сам зарабатываю. А вот с поваром не поладил. Он зарплату нам выдавал, вечно обсчитывал. Деньги, конечно, клал в карман. Мало, что жулик, так еще образина. Фурункулов столько, что от одного вида тошнит. На роже, на лбу, под подбородком, за ушами, даже на мочках. Назревшие, гнойные, красные и желтые — непонятно, как такого вообще к еде подпускали. Правда, им там все было до фонаря на этой кухне. Тараканов столько, что хоть суп вари. Повар меня изводил. Прозвал Страшилой — вроде как в шутку. «Эй, Страшила! Много ворон распугал?» Остряк. Сам-то женщин распугивал своими прыщами. Даже помыслы были гнойными у ублюдка. Все свои похабные журнальчики гноем закапал. На уборщиц наскакивал, когда они по кухне грязь развозили. Они уж старухи были (никак не меньше шестидесяти), чернокожие в основном и безобразные. Гак и вижу его улыбочку, когда он, плюясь, запускает пятерни им под юбки. А они не жаловались, чтоб не уволил. Может, по вашим меркам он и полноценный. Но уж лучше быть таким, как я.

Хоть все и смеялись его шуточкам, я на них не реагировал, и Прыщавое Рыло сменил тактику. Стал работой заваливать, подыскивал, какая погрязнее. Издевками тоже доставал, и однажды, драя по третьему разу кастрюли, я ему сказал: «Чтоб ты сдох, Прыщавое Рыло!» Он аж подпрыгнул. В глаза его так никто не называл. До конца дня в себя приходил. А к утру очухался, подошел ко мне и говорит: «Будешь духовку чистить». Была там такая здоровенная чугунная печь — ее небось от силы раз в году мыли. На стенках — нагар в палец толщиной. Отчистить можно, только забравшись внутрь с тазиком воды и скребком. Там пахло дохлыми кошками. Я налил воды в тазик, взял пару металлических мочалок и полез в печь. Дышал ртом, чтобы не стошнило. А через десять минут дверь духовки захлопнулась. Прыщавое Рыло постарался. За чугунными стенами раздался его смех. Пять часов меня там продержал, уже и перерыв кончился. Пять часов в вонючей черной духовке, и потом еще посуду заставил мыть. Я чуть не лопнул от бешенства. Но боялся потерять работу и ничего не сказал.

Назавтра еще посуду от завтрака не принесли, а Прыщавое Рыло спрашивает: «По-моему, я кого-то посылал духовку чистить, Страшила?» Пришлось снова брать вчерашние причиндалы и лезть в печь. Только залез, как дверь за мной захлопнулась. Ну, я и сорвался. Орал, называл Прыщавое Рыло прыщавым рылом и колотил в стены, пока не сбил кулаки в кровь. Потом затих, устроился поудобнее и стал ждать. То и дело разминал ноги, чтобы не затекали. Просидел, наверное, часов шесть. Вдруг слышу — Прыщавое Рыло ржет за стенкой. И сразу в жар бросило. Я сначала не поверил, решил, что от бешенства. Нонет: Прыщавое Рыло духовку включил. Вскоре пришлось сесть на корточки, иначе было никак. Жгло даже сквозь подошвы, лицо и ноздри горели. Выступил пот, при каждом вдохе обжигало горло. До стенок не дотронуться — накалились. Не закричать — надо беречь кислород. Думал — умру, не сомневался, что Прыщавое Рыло собирается запечь меня заживо. Но нет, выпустил. Я был почти без сознания, однако расслышал, как он сказал: «Эй, Страшила, где это ты пропадал? Я же тебя послал духовку чистить». И заржал, а другие подхватили, подхалимы. Домой я вернулся на гакси и сразу же лег. Совсем было худо. А утром — вообще. Волдыри на ступнях и вдоль позвоночника (видно, все-таки прислонился к стенке духовки). Рвота. Но одна мысль не давала покоя: во что бы то ни стало отомстить Прыщавому Рылу. Дойти до работы не смог — снова приехал на такси. С трудом дождался перерыва. Прыщавое Рыло не приставал. Засел в углу над своими журнальчиками. Я включил газ под одной из фритюрниц. В ней умещалось почти два литра масла. Оно быстро вскипело, я снял сковороду с огня и направился к Прыщавому Рылу. Ступни нестерпимо болели. Сердце ухало, предвкушая месть. Я подошел к его стулу. Он поднял глаза, увидел мое лицо и обо всем догадался. Но поздно. Масло вылилось ему на колени, а я, чтобы ни в чем не заподозрили, сделал вид, что поскользнулся. Прыщавое Рыло завопил, как вепрь. Люди так не кричат. Одежда на нем расплавилась, и обнажились яйца, которые сначапа покраснели, а потом распухли и стали белыми. Масло стекло по его ногам. Он орал двадцать пять минут, пока подоспевший врач не дал ему морфия.