Первая любовь, последнее помазание - Макьюэн Иэн

Позднее я узнал, что Прыщавое Рыло проторчал в больнице девять месяцев, пока из него выковыривали кусочки расплавившейся одежды. Вот как он поплатился.

Из-за своих травм я не мог продолжать работу. Хорошо хоть заплатил за квартиру вперед и отложил немного денег. Две следующие недели провел в ежедневных визитах к врачу. Когда ожоги прошли, решил снова куда-нибудь устроиться. Но эйфории ог города как не бывало. Теперь Лондон меня подавлял. Утром не хотелось вставать с постели. Под одеялом так хорошо, там я чувствовал себя в безопасности. Стоило представить толпы людей, грохот машин, очереди и все такое, как становилось жутко. Вспомнилось прошлое, наша идиллия с матерью. Захотелось назад — в старые добрые времена, в тепло и уют, и чтобы снова все само собой делалось. Мне пришло в голову (хоть это и глупо, знаю), что, возможно, матери надоел ее новый муж и что, когда я вернусь, мы заживем с ней по-старому. Это стало навязчивой идеей. Вскоре я ни о чем другом думать не мог. Поверил, что мать ждет не дождется моего возвращения, может, даже разыскивает с полицией. Если вернусь, она бросится мне на шею, начнет кормить с ложечки, мы снова соорудим театр в ящике из-под фруктов. И вот однажды я отправился к ней. Сколько можно оттягивать? Сбежал вниз по лестнице и помчался по улице. От радости чуть не пел. До Стайнса доехал на поезде, а от станции снова понесся вприпрыжку. Все будет хорошо. У поворота на наш участок притормозил. В окнах первого этажа горел свет. Позвонил. Ноги вдруг ослабели, и пришлось привалиться к косяку. Дверь открылась, но за ней оказалась не мать. За ней оказалась девчонка — смазливенькая, лет восемнадцати. Я растерялся, не знал, что сказать. Не мог найти слов, стоял и молчал, как дурак. «Вы кто?» — спросила она. Я сказал, что раньше жил в этом доме, а теперь разыскиваю мать. Она сказала, что живет здесь с родителями уже два года. Потом пошла узнавать, не оставили ли предыдущие хозяева свой новый адрес. Пока ходила, я успел рассмотреть коридор. Там все стало иначе. Шкафы с книгами, и обои, и телефон — у нас никогда не было телефона. Так грустно сделалось, и еще обидно, будто обжулили. Девчонка вернулась и сказала, что адреса нет. Я поблагодарил и поплелся назад. Прямо как побитая собака. Дом-то, вообще-то, мой, могла бы хоть внутрь пригласить, в тепло. Могла положить руки на плечи, сказать: «Давай ты будешь жить с нами». Может, и глупо, но я только об этом и думал по дороге на станцию.

Пришлось снова искать работу. Будь проклята эта духовка. Ведь это сидя в ней, я впервые вспомнил про Стайнс, вообразил, что там все по-старому. Просто наваждение какое-то. Стал мечтать, чтобы меня снова заперли в печи. Бред — особенно после моей мести Прыщавому Рылу. Но вот хотелось — и хоть ты тресни. Со временем я все больше и больше убеждался, что, залезая в духовку во второй раз, подспудно желал, чтобы Прыщавое Рыло меня запер. Желал, не отдавая себе в этом отчета, — понимаете? Чтобы испытать отчаяние. Ощутить себя в западне. Просто в духовке я слишком боялся сгореть, слишком злился на Прыщавое Рыло и не успел насладиться моментом. А потом понял и пожалел.

С работой мне все не везло, а сбережения кончались, поэтому я начал воровать. Идиотизм, конечно, зато без напряга. А что прикажете? Кушать-то хочется. Воровал всюду понемногу, чаще в супермаркетах. Приходил в длинном плаще с глубокими карманами. Совал туда замороженное мясо, консервы всякие. А чтобы расплачиваться за квартиру, брал вещи подороже и потом сдавал их в ломбард. Целый месяц забот не знал. Имел что хотел, а когда хотел, чего не имел, шел в магазин и тырил. Но, видно, слишком расслабился. В магазине был сыщик, и он прихватил меня с наручными часами.

Но прихватил не сразу. Дал украсть, а потом увязался за мной на улице. Только на остановке автобуса вцепился в руку и поволок обратно. Вызвали полицию, отдали под суд. Оказывается, за мной уже давно следили, так что кучу всего навесили. Но поскольку раньше ничего такого не совершал, велели дважды в неделю отмечаться у чиновника службы пробации. Считайте — повезло. Могли и шесть месяцев вкатить. Так полицейский сказал.

На пробации не кормили и жилье не оплачивали. Хотя чиновник был ничего, старательный. За ним столько народу числилось, что от понедельника до четверга он успевал забыть, как кого зовут. Зато работы мне подбирал такие, где требовалось знание грамоты, на остальных требовалась сила для поднятия тяжестей. Только на кой они мне сдались теперь, эти работы? Навидался уже людей, не хотел, чтобы снова Страшилой обзывали. И что же? Начал опять воровать. Еще осторожнее, чем раньше, и никогда по два раза в одном магазине. Но знаете, попался уже через неделю. Стащил в универмаге декоративный нож, да видно, карманы в плаще проносились. У самых дверей нож выпал из — под полы на пол. Я даже моргнуть не успел, а на мне уже трое охранников повисли. Снова суд, и теперь упекли на три месяца.