Магички - Кетро Марта

Однажды она осмелилась повторить непонятное за бабушкой — как это, «под немцами»?

Против обыкновения Настасья ответила, рассказала, как жила во время войны на Украине, как при отступлении фашисты всех стреляли, а она спряталась в сортире, пролезла в дыру — худенькая была девка, и сидела там, в говне по шею. Оля слушала и даже не дрогнула от ужасного слова, потому что разговор важный, а Настасья тем временем вспоминала, как автоматные очереди прошивали хлипкие стенки, и если бы она побрезговала и не залезла в говно, убили бы. И до ночи там просидела, а потом пришли наши и спасли, только очень ругались, что воняет. Обливали её из шланга, а она молчала, потому что от страха пропала речь. Потом вернулась.

Оля решилась и спросила о том, что занимало её уже много дней, — откуда на запястье у Настасьи следы выцветшей наколки, ведь такие бывают лишь у бандитов и моряков. Оля не разобрала, что написано, не умела читать, да и тонкие синие линии почти терялись в морщинах, но они там были. Но минута удачи закончилась, старуха больше не хотела говорить.

Перед Олиным отъездом Настасья впервые явилась сама — приблизилась к калитке и подождала. Вокруг неё скакала игривая Марта, иногда вскидываясь на задних ногах, будто танцуя, — ручная, как собака. Бабушка неожиданно быстро их заметила, вышла, с минуту они разговаривали, потом разошлись. Оля в это время укладывала с мамой сумки, но внезапно встревожилась, выбежала во двор и успела увидеть только прямую широкую спину Настасьи и вертлявый козий хвост. А бабушка показала ей гостинец: в школьную клетчатую бумагу завёрнута странная штука — наплетённая на палочку вишня. Черенки как-то хитро связаны, так что ягоды лежат плотными тёмными рядами.

— Наська наказала тебе передать. Возьмёшь? — спросила бабушка.

Странный вопрос, Олю никогда не спрашивали, хочет ли она принять подарок, давали, и всё. А тут и бабушка, и мама, выглянувшая следом, молча ждали её ответа.

— Возьму, — солидно ответила Оля и взяла вишню. Одна ягода оторвалась, запрыгала по твёрдой натоптанной земле, но девочка поймала её, обтёрла и быстро засунула в рот. В ужасе посмотрела на маму — сейчас закричит: «Куда, грязное!» — но та промолчала. Оля и сама была с головой, но именно это угощение казалось важным съесть всё, до последней кисло-сладкой ягодки. Села на крыльцо, подстелила на колени тетрадный листок и не встала, пока не доела. Завернула косточки и черенки, пошла в огород и закопала, а палочку оставила на память. Это её первый взрослый подарок, надо беречь.

Пока возилась, её не дёргали и не ругали потом за несмываемые пятна сока на руках и на платье, отправили в город, как есть, перемазанную и с урчащим животом.

Потом были бесконечные недели на море, яркие, искрящиеся, полные новых ощущений и вкусов, но все они слились в переливающееся сияющее чудо и забылись, а вот вишню, скачущую по двору, она помнила.

К сентябрю вернулась загорелой и почти белоголовой, в садике предстоял выпускной год, но на последний летний выходной мама отвезла её в деревню, поздороваться с бабушкой и тут же обратно, благо на автобусе полчаса езды.

После традиционных ахов про то, как выросла, после того, как заставили задрать платье, оттянуть резинку трусов и показать, какая там белая, а тут чёрная, бабушка сказала:

— Наська-то — померла, — осуждающим тоном, будто сообщала об очередной скандальной выходке подозрительной соседки.

Светочка прикрыла рот ладонью: она старалась не говорить о смерти при ребёнке, не нужно детям про это.

— Похоронили намедни. Козу Томка Жгалина забрала, они с Наськой вроде как знались, дом родня продаст. А тебе, — наклонилась к Оле и сказала чуть насмешливо, — она завет оставила. Можешь к ней в цветник пойти и нарвать роз.

Олю поразила не столько новость, сколько нежданное слово из бабушкиных уст — у них говорили «в огород» или «на грядки», а цветники были только в сказках Андерсена.

И её в самом деле отвели в пустой сад, где желтела коротенькая трава и росли плотные колючие кусты, усыпанные мелкими чайными розами, хотя почему они так назывались, Оля не понимала — на самом деле они были молочные, лишь слегка подкрашенные заваркой. Дали крышку от коробки рафинада, царапая руки, она нарвала в неё цветов, одних только головок, и ушла. Увезла с собой в город и долго потом хранила вместе с вишневой палочкой. через полтора года, весной, вернувшись из школы, не нашла своих вещей — мама как раз решила сменить мебель в детской, проинспектировала ящики письменного стола и сказала, что в лепестках завелись мошки, поэтому их пришлось выкинуть. Но к тому моменту это уже не имело особого значения.