В ту сторону - Кантор Максим

— Денег нет.

— Вот и разживешься деньгами. Адресок в Москве дам.

— Не надо.

Ахмад посчитал, что дешевле дать тысячу рублей проводнику, чтобы запер его в своем купе, когда российские пограничники будут обходить поезд. Он положил на столик проводника литерный билет и сверху десять бумажек по сто русских рублей.

— Тыща, — сказал он по-русски.

— Какая еще тысяча? — едко сказал проводник Аркадий. — Когда это была тысяча? При Ходже Насреддине? Даром кататься хочешь?

— Больше у меня нет, — сказал Ахмад, и Аркадий тонким чутьем проводника понял: плосколицый пассажир говорит правду. Аркадий смахнул со столика бумажки и впустил Ахмада в купе.

— Оружие имеешь?

— Нет оружия. — Он оставил только складной нож, примотал к лодыжке. Так делал всегда: штык у пояса, а складной нож — на ноге, под штаниной.

— Смотри, подведешь меня. Ой, смотри, земляк! — Проводник сказал это, чтобы плосколицый понял — они оба из Узбекистана и оба знают местные хитрости.

— Не бойся, шурави. — Ахмад сказал так, чтобы проводник боялся. Шурави — так называли всех, кто жил по эту сторону реки; Ахмад сам был шурави — пятнадцать лет уже прожил среди афганцев, а все равно шурави. Слово означало: ты мне чужой, ты не земляк, берегись.

Теперь осталось трое суток поезда — и уже Москва. Проводник Аркадий угощал чаем, вафлями, однажды дал курицу.

— Вы кур едите?

— Мы все едим.

Доехали тихо, никто его не досматривал.

Брат Ахмада, Али, умер внезапно, даже не болел. Умер — и фрукты еще не успели сгнить, когда Ахмад приехал в Москву, так, пара помидоров испортилась. «Сами съедим», — сказала Маша, жена покойного брата, и разрезала помидор на две неравные части. Ахмад взял ту часть, что с гнилым боком. Маша дала свою половину сыну — Ахмад следил, как мальчишка высасывает мякоть и сок помидора.

Увезти их сразу не получилось. Ахмад не ожидал, что застрянет в Москве, — оказалось, что надо отчитаться за взятый товар, распродать то, что должен был распродать Али. Речь шла о пятнадцати тысячах рублей долгу — сумме для москвича не критичной, но у Ахмада таких денег не было. К тому же Маша ехать никуда не хотела. Сама она родилась в Туле, но Москву считала родным городом, гордилась размахом столицы, себя именовала москвичкой, маленького плосколицего мальчика называла русским парнем.

— У вас, небось, и по-русски не говорят.

— Некоторые говорят.

— Моя твоя не понимай. Воображаю, как там говорят! Ты в Москве когда последний раз был? — Маша показывала Ахмаду журналы — фотографии ресторанов, бассейнов, богатых домов. — Такое видел? Это сенатор Губкин, у него дом десять миллионов стоит — в греческом стиле. У вас поскромней, думаю?

— Таких домов не имеем, — сказал Ахмад.

— А машины видал? Итальянская техника. Нет у вас таких? А здесь — полно.

Из новых машин Ахмад видел только вертолеты пятого поколения — и то не вблизи.

— Все это ворованное, — сказала Маша, — столько заработать нельзя. Но очень красивое. Видишь, какое платье. У вас я что, в парандже ходить буду? Балахон на меня нацепите?

— Есть красивые платья.

— Знаю, как у вас к женщинам относятся. Красивое платье надену, так камнями закидают. А если хочется красивое носить?

— Дома носи, — сказал Ахмад.

— Смотри, триста рублей, а выглядит как Версаче. Даже надпись есть «Версаче». На Черкизовском рынке купила.

— У нас лучше базары, — сказал Ахмад.

— Поминки устроить надо, — сказала Маша. — Только позвать мне на поминки некого. Я с одной женщиной вместе гуляла во дворе, коляски рядом катали. Потом она переехала, адрес не сказала. Большой город. Может, просто вдвоем посидим, вина выпьем?

— Денег нет.

— Хорошо вы меня в гости зовете. Денег даже на поминки нет. Вы что, прачку ищете? Я тут в одной семье работаю — гоняют туда-сюда, а денег не платят.

— Не платят?

— Сама квартиру иностранцу сдает. За валюту. А мне рубля жалеет. Если бы мне заплатили, я бы сама Расулу долг отдала.

Расул Газаев, владелец нескольких овощных ларьков, говорил с Машей и приезжим узбеком надменно: что за нация такая узбеки, вот мы — орлы. Мы, горцы, люди чести: я сказал, что нужен полный расчет за хурму, — а слово джигита крепко. Расул и Ахмад некоторое время смотрели друг на друга, причем горец смотрел презрительно, а выражение плоского лица Ахмада определить было невозможно. Острые черты горного человека и плоское лицо пустынного жителя отличались как подвиги в горах и работа в засушливой местности. Война в горах — это подвиги, засады, клятвы, испанская романтика, парашютные десанты на Крит. О кавказской войне написаны романтические поэмы; однако мало кому придет в голову, что есть романтика в степях Туркмении, пустынях Узбекистана, лысых камнях Гиндукуша. Беспощадная тяжелая война раскатывает пространство в лепешку, плющит города и деревни, гуляет по равнинам, и ветер разносит ее, как степной пожар, и спрятаться от нее нельзя. Так катились по пустыням армии Чингисхана и Тамерлана, так лилась война по волжской земле, так гуляет она в холодных плоскогорьях Афганистана, спускается с гор, и ветром сносит ее по сторонам, в пустыни. Ахмад мог убить Газаева. Но решил распродать абрикосы.