Орелин - Милованофф Жан-Пьер

Машину снова резко занесло на повороте, и она встала, едва не уткнувшись в уличный фонарь. Мне удалось включить заднюю передачу и выехать на дорогу.

— Так мы далеко не уедем, — сказал я, — надо бы надеть цепи на колеса.

— Это здесь рядом, первый дом справа.

Я собирался высадить Орелин у подъезда и вернуться в гостиницу, находящуюся на другом конце города, но теперь этот план стал невыполним.

— Я переночую в машине, у меня есть спальник.

— Ты шутишь!

— Нет, я привык.

Я не врал. В то время, чтобы сэкономить на гостинице, я часто проводил ночи в машине, завернувшись в спальный мешок. Но Орелин не могла смириться с тем, что я буду замерзать под ее окнами. После нескольких минут препирательств я согласился воспользоваться ее гостеприимством, не подозревая, к чему это приведет.

Все, кому доводилось переживать подобное приключение — а я сомневаюсь, чтобы имя им было легион, — подтвердят мои слова: в моменты, когда желание и страх уравновешивают друг друга, мозг отказывается воспринимать внешний мир как нечто целое и гармоничное и схватывает только череду разрозненных картин, не в силах установить связь между ними. Поэтому я только перечислю подробности, представлявшиеся моему зрению. Выключатель в вестибюле. Неоновый свет. Лестница. Четвертый этаж. Последняя дверь, запертая на два оборота. Свет. Коридор. Комната-студия с окном без занавесок. Большая двуспальная кровать у стены. Двуспальная кровать. Кровать.

— Максим, проходи и будь как дома. Я приму душ. Если хочешь, свари кофе…

Я бросил свои вещи на стул и скрылся на кухне. В такие моменты, когда сознание находится на грани бреда, для моего мозга, целиком занятого попытками вернуть утерянный рай, любое простое и конкретное дело — благо. Я достал из шкафа все необходимое, своей зажигалкой зажег газ, поставил кипятиться воду в чайнике, сполоснул желтый фаянсовый кофейник с отбитым носиком, насыпал в фильтр восемь приличных ложек кофе. Этого должно хватить на всю ночь. Затем на полированном столике из тика я расставил белые чашки, блюдца, тонкие позолоченные кофейные ложки и толстопузую сахарницу, похожую на копилку примерной девочки.

Все это время мне было слышно сквозь стену, как потоки воды сбегают по плечам Орелин. Я представил себе, как она обнаженная стоит под душем, голова слегка откинута назад, плечи вздрагивают под струей воды, как вздрагивал я по другим причинам, снимая чайник с огня и заливая кипятком кофейную гущу, отчего сразу же кофейный аромат распространился по всей кухне. «Максим, — повторял я себе, — не питай иллюзий, Орелин не любит тебя. Забудь ее и проследи, чтобы кофе не убежал. Если ты хочешь сохранить хорошее воспоминание об этом вечере и остаться хозяином своих страстей, тебе надо всего лишь сочинить соответствующее ситуации хайку». Что я и сделал.

• Вот чайник.
• Приделать колеса —
• получится паровоз!

Поздно ночью, когда кофейник опустел, а я уже успел набросать в своей записной книжке первые такты блюза, который я с тех пор играю на каждом концерте (он зарегистрирован в Комитете по защите авторских прав музыкантов под названием «Орелин-блюз»), до меня донесся жалобный и сонный голос. Он произнес три незабываемых слова:

— Так ты идешь?

Сначала я подумал, что Орелин обращается во сне к какому-то невидимому собеседнику. Может, ей приснился тот усатый мужчина из бара, которого я бы не взял на работу лифтером, а может быть, кто-то другой, какой-нибудь более романтичный образ, может, жених Орелин, о существовании которого она еще не успела объявить.

— Максим, что ты там делаешь?

— Извини, тебя беспокоит свет?

— Ты не собираешься ложиться?

— Да, сейчас, только расстелю пальто на ковре.

При мысли о той пытке, которую готовил я себе, она засмеялась. Смех окончательно разбудил ее. Она откинула красное шерстяное одеяло и натянула пододеяльник до самых глаз, как мусульманскую паранджу.

— Да ты сумасшедший! Давай ложись, я подвинусь.

Она переместилась под простыней к самому краю матраца. Проворство ее движений убедило меня в том, что она совершенно голая.

— Столько места тебе хватит? Вот уж никогда бы не подумала, что ты стесняешься спать рядом со мной. Не бойся, я не буду на тебя смотреть.

Из ее слов я заключил, что она приписывает мои затруднения не желанию, которое в этой ситуации могло у меня возникнуть, а естественной стыдливости обиженного природой человека, не желающего выставлять напоказ свои физические изъяны. Пережевывая эту черную мысль, я снял купленные в Дании ботинки с двойным каблуком и поставил их рядышком под стул, повесил на спинку пропитанный потом галстук и с бьющимся сердцем осторожно залез под одеяло. Кроме зимних кальсон, носков, нательного белья, белой рубашки со стоячим воротничком на мне оставался костюм в клетку, одетый поверх жилета с пятью пуговицами, покрытыми той же тканью. Молния на брюках была застегнута до предела. Лежа на спине и уставив взгляд в темноту, я начал погружение во мрак. Но сон не шел. Темнота отказывалась принять меня. Время шло медленно, вязко, неуловимо. Бесконечное время бессонницы, в котором не за что уцепиться. Я наполнял его картинами пережитого за день: мой приезд в кабаре, появление на сцене Орелин, зрелище горящего автобуса, наше долгое путешествие среди снегопада. Так прошел час. Потом второй, третий… Я старался ворочаться как можно меньше, чтобы не разбудить спящую рядом и вообще как можно меньше напоминать о своем существовании, но сила тяготения незаметно влекла меня к середине кровати и даже еще дальше, к тому краю, который не был предназначен для меня. Мало-помалу я приближался к моей соседке, и чтобы не скатиться в ее объятия, мне приходилось все время бороться с собой.