Орелин - Милованофф Жан-Пьер

Но это еще не самое худшее.

С забавной самоуверенностью ты рассказала о том, как, проникнув в подсознание Орелин, ты якобы нашла в ее травмированном детстве ключ к ее поведению. Остановись, кровопийца! Я-то мечтал о ненавязчивой доверительной исповеди, изящной и простой, как мелодия песни. Непритязательность была моей музой, а импровизация — моим идеалом. Я хотел нарисовать рисунок, расчерченный косыми штрихами дождя, в котором одни детали были бы ясно различимы, а другие растворялись бы вдали. Я воображал, что мое скромное повествование, открытое всем ветрам, выльется в хвалебную песнь тому, чему не суждено было случиться, счастью, которое так и не явилось, и жизням, потерянным в любви. Но теперь, увидев нарисованный тобой портрет женщины, преследуемой призраками, я спрашиваю себя, не лучше ли мне выбрать тему, до которой ты не могла бы добраться и которую ты не могла бы растоптать. Оставить, так сказать, поле битвы за тобой. Но это значило бы изменить своей клятве и отдать память Орелин на поругание ее недоброжелателям. Я должен принять вызов. Я должен извлечь урок из этого коварного удара и продолжать идти прежним курсом. Больше никаких семейных встреч. И никакого общего детства. Отныне я буду рассказывать только о том, чему ты не могла быть свидетелем. Я перешагну через годы и выйду на простор.

С любовью.

Максим

Рассказ Максима (продолжение)

В моей жизни было много пустых и бесцветных дней, повторение которых не принесло бы мне радости. Но этого нельзя сказать о том декабрьском вечере, когда я в первый (и последний) раз переступил порог «Хот-дога», одного из многочисленных кабаре на Лазурном берегу, закрытого сегодня по банальным причинам.

Шесть месяцев назад я вернулся из второй своей поездки в Данию, где в течение сорока минут наслаждался славой на маленькой сцене «Кафе Монмартр», заменив в последний момент пианиста, приглашенного Декстером Гордоном. Эта неожиданная удача открыла мне двери двух других, менее известных залов. Но северный климат разбудил мою дремавшую неврастению, да и гонорара, полученного за сезон, едва хватило, чтобы оплатить счета в баре и гостинице.

Теперь, вернувшись в Париж после двух лет каторжного труда, я обошел все джазовые клубы, предлагая свои услуги. В самых известных, таких, как «Клуб Сен-Жермен», «Голубая нота», «Кошка на рыбалке», музыканты были настолько выше меня, что я счел бессмысленным представляться дирекции. Я усаживался в первом ряду, слушал Рене Уртрегера или Анри Рено и проклинал злосчастный ураган, лишивший поклонников джаза того виртуоза, которым я мог бы стать.

Впрочем, я не гнушался левых контрактов; такие концерты, как правило, проходили где-нибудь в пригородных гаражах, где в основном играли рокеры. За них платили наличными, но рояли там звучали как корыта, а вечера слишком часто заканчивались в местном комиссариате.

У меня был «пежо» на ходу. Спустя несколько дней после Рождества я погрузил в него два чемодана с костюмами и отправился на Юг.

На Лазурном берегу стояла сырая и промозглая погода. Облачное небо мрачно нависало над пальмами. В середине дня, словно это было самым обычным делом в здешних местах, пошел снег, невесомый, как ласковое прикосновение. Эта картина падающего снега так и стоит у меня перед глазами. Помню, как осторожно я вел машину по Английской аллее и с какой завистью провожал взглядом хорошо прогретые лимузины, медленно и важно плывущие по направлению к Негреско, где служащие гостиницы с красными зонтиками в руках встречали прибывающих эмиров. Стоило мне на мгновенье отвлечься, как меня чуть не смял какой-то «кадиллак», который занесло на скользкой дороге. Его развернуло на сто восемьдесят градусов и вынесло на тротуар. Никогда не забуду радость мальчишек, мгновенно окруживших розовую громадину, и ярость продавщицы газет, у которой оказалась разбита витрина. Я оправился от волнения только в кафе на площади Массены, перелистывая проспекты представлений на неделю.

Черным кружочком я обвел адреса всех кабаре и развлекательных заведений на побережье — от самых роскошных и дорогих до экзотических, сомнительных и захудалых. К сожалению, несмотря на мою слабость к лукуму, мне пришлось исключить восточные клубы с танцем живота, лютнями, мятным чаем и наргиле.^[15] Как показывает опыт, такие заведения не нуждаются в меланхоличных пианистах. Снег валил все сильнее, и надо было на что-то решаться. Не знаю, по какой причине я направился в «Hot Dog», захудалый местный кабачок. Может быть, потому, что я проголодался.