Искупление - Макьюэн Иэн

Чтобы не попасться на глаза Эмилии, Брайони, прижимаясь к стене, подошла к окну, находившемуся слева. Она стояла слишком далеко, чтобы видеть выражение лица матери. Но девочка не сомневалась: глаза у мамы закрыты, голова откинута назад, руки мирно сложены на коленях. Правое плечо слегка поднималось и опадало в такт дыханию. Рта Эмилии Брайони не видела, но отчетливо представляла всегда опущенные уголки губ, что легко можно было принять за знак — иероглиф — недовольства. Однако это было не так, потому что на самом деле мама бесконечно добра, мила и приветлива. Грустно было видеть ее в одиночестве среди ночи, но и приятно. Охваченная печалью, настроенная на прощание, Брайони позволила себе задержаться у окна. Маме сорок шесть — глубокая старость. Настанет день, и она умрет. Похороны состоятся в деревне, и лишь по исполненной достоинства сдержанности Брайони все смогут догадаться о беспредельности ее горя. Друзей, которые будут подходить, чтобы пробормотать слова соболезнования, потрясет накал ее внутренней трагедии. Она представила себя в центре огромной арены внутри грандиозного колизея под взглядами всех тех, кого она знает, и тех, кого ей еще предстоит узнать, — действующих лиц ее жизни, собравшихся, чтобы разделить с ней ее утрату. А потом на церковном дворе, в уголке, который назывался у них «уголком бабушек-дедушек», они с Сесилией и Леоном будут стоять, не разнимая объятий, утопая ногами в высокой траве, возле нового надгробия, и снова все будут смотреть только на них. Это должны видеть все. И глаза Брайони защипало от слез, потому что она мгновенно ощутила сочувствие воображаемых доброжелателей.

В тот момент она могла подойти к матери, прижаться к ней и начать отчет о прожитом дне. Если бы она это сделала раньше, ей не пришлось бы совершать преступление. Столько всего не случилось бы тогда — ничего бы не случилось, и все сглаживающая длань времени превратила бы эту ночь лишь в смутное воспоминание: ночь побега близнецов. Когда же это было? В тридцать четвертом? Пятом? А может быть, шестом? Однако без какой бы то ни было определенной причины, если не считать отнюдь не настоятельной необходимости искать близнецов и удовольствия поболтаться на свежем воздухе в столь поздний час, она решила уйти и, уходя, задела плечом створку открытого окна — окно хлопнуло. Мореная сосновая рама ударилась о твердую древесину дверного проема, звук получился резким и показался укоризненным. Если оставаться, придется многое объяснять, поэтому Брайони шмыгнула назад, в темноту, и быстро, на цыпочках, пошла по каменным плитам, вдыхая запах трав, пробивавшихся между ними. Скоро она оказалась на лужайке между клумбами роз, и здесь уже можно было бежать, не опасаясь за шум. Обогнув дом сбоку, Брайони вышла к парадному входу и припустила по гравиевой дорожке, по которой днем ходила прихрамывая, босиком.

За поворотом, ведущим к мосту, она сбавила шаг, снова оказавшись в исходной точке и думая о том, что теперь придется встретиться с другими участниками поиска или по крайней мере услышать их голоса. Но никого не было видно. Темные тени редко разбросанных по парку деревьев заставили Брайони остановиться. Не следует забывать, что есть человек, ненавидящий ее, и этот человек непредсказуем и жесток. Леон, Сесилия и Маршалл наверняка уже ушли далеко. Ближайшие деревья, во всяком случае их стволы, по форме напоминали человеческие фигуры. Или могли скрывать человеческую фигуру. Даже если бы кто-то стоял перед стволом, Брайони не смогла бы его увидеть. Впервые она обратила внимание на ветер, шумевший в верхушках деревьев, и от этого, казалось бы, такого знакомого шелеста ей стало не по себе. Миллионы точечных тревог бомбардировали девочку. Новый порыв ветра налетел и пронесся мимо, удаляясь через темный парк, словно живое существо. Интересно, хватит ли у нее духу дойти до моста, пересечь его и подняться по крутому склону к храму? Особой необходимости в этом не было, просто интуиция подсказывала ей, что мальчишки могут прятаться где-то там. В отличие от взрослых Брайони фонаря не дали: чего от нее ожидать? В конце концов, для всех она была еще ребенком, а близнецам серьезная опасность не угрожала.

Минуту-другую она мешкала, стоя на дорожке, недостаточно испуганная, чтобы повернуть назад, но и недостаточно уверенная в себе, чтобы идти дальше. Можно вернуться к маме и посидеть с ней в гостиной, пока не найдут близнецов. Можно дойти до того места, где дорога углубляется в лес, и там повернуть обратно — по крайней мере создается видимость, что Брайони занимается поисками серьезно. Но именно потому, что события прошедшего дня внушили ей, что она уже не ребенок, а героиня более интересного сюжета, и из желания доказать, что она этого нового сюжета достойна, Брайони заставила себя пойти вперед, на мост. Из-под него, усиленный, как резонатором, арочной опорой, послышался шелест осоки и неожиданное шлепанье крыльев по воде, тут же, впрочем, удалившееся в сторону. Темнота делала эти обычные звуки преувеличенно громкими. Темнота оставалась ничем — она не имела ни субстанции, ни формы и была не более чем отсутствием света. Да и мост вел не более чем к искусственному острову на искусственном озере. Этому острову было уже почти двести лет, на просторах усадьбы он выделялся своей изолированностью, и Брайони он принадлежал больше, чем любому другому. И все-таки она единственная ходила теперь сюда. Для остальных остров стал лишь коридором, ведущим к дому и из дома, мостком между мостами, украшением, сделавшимся настолько привычным, что его никто уже не замечал. Хардмен дважды в год наведывался сюда с сыном, чтобы скосить траву вокруг храма. Бродяги проходили его насквозь, не задерживаясь. Изредка клин улетавших на юг гусей ненадолго удостаивал заросший травой берег своим присутствием. Все прочее время остров оставался одиноким царством кроликов, водоплавающих птиц и нутрий.

Ничего сложного не было в том, чтобы пройти вдоль берега и прямо по траве подняться к храму, но Брайони снова остановилась в нерешительности, не окликая близнецов. В темноте тускло мерцали неясные очертания портика. Когда девочка стала вглядываться в него пристальнее, он вообще будто растворился. До храма оставалось футов сто, но еще ближе, посредине лужайки, виднелся куст, которого она не помнила. Вернее, ей казалось, что он рос ближе к берегу. И деревья выглядели не такими, какими она привыкла их видеть. Крона дуба напоминала гигантскую луковицу, вяз был слишком растрепанным, а вместе, в своей странности, они походили на заговорщиков. В тот момент, когда Брайони протянула руку, чтобы коснуться перил, утка напугала ее неприятным резким криком, интонацией напоминавшим человеческий. Конечно, ее удерживала крутизна склона и тот факт, что в походе к храму мало смысла. Но решение было принято. Брайони пошла, балансируя на травянистых кочках, и, перед тем как начать подъем, остановилась, чтобы вытереть руки о платье.

Девочка направилась прямо к храму, сделала семь или восемь шагов и собралась уже выкрикнуть имена двойняшек, когда куст, стоявший прямо у нее на пути — тот самый, который, как она считала, должен был расти ближе к берегу, — начал то ли ломаться, то ли расщепляться и внезапно раздвоился. Он менял форму неким сложным образом, истончаясь у основания и вырастая колонной высотой в пять или шесть футов. Брайони тут же остановилась бы, не будь она по-прежнему уверена, что это всего-навсего куст и что все происходящее — лишь оптический обман, обусловленный игрой теней, но, сделав еще пару шагов, поняла, что это не так. И тут она остановилась. «Колонной» оказалась человеческая фигура, пятившаяся теперь от нее и начавшая растворяться в более густой тени под деревьями. Оставшееся чернеть на земле пятно тоже было, как выяснилось, человеческой фигурой, и оно тоже начало менять форму — фигура села и окликнула ее по имени.

— Брайони?

Беспомощный голос принадлежал Лоле — это его она приняла за крик утки, — и через мгновение Брайони поняла все. Ей стало дурно от отвращения и страха. Более крупная фигура возникла вновь, теперь она огибала поляну по краю и направлялась к берегу, туда, откуда только что пришла Брайони. Нужно было помочь Лоле, но она не в силах была отвести взгляда от тени, исчезавшей за поворотом. Еще долго были слышны шаги человека, удалявшегося по направлению к дому. У Брайони не было сомнений. Она могла описать его. Ведь на свете вообще не было ничего такого, чего она не сумела бы описать. Наконец, опустившись на колени рядом с кузиной, она спросила:

— Лола, ты цела?

Брайони тронула двоюродную сестру за плечо и попыталась нашарить в темноте ее ладонь. Лола сидела, обхватив себя руками, низко наклонив голову и слегка раскачиваясь. Голос звучал слабо и искаженно, словно ей мешала говорить какая-то слизь, забившая горло. Прежде чем ответить, она откашлялась.