Перебои в смерти - Сарамаго Жозе

И при свете дня смерть возникла на узкой, стиснутой слева и справа стенами улице на самой городской окраине. Не видно ни двери, ни ворот, через которые она могла бы выйти, нет никаких примет или знаков, по которым удалось бы восстановить дорогу, приведшую ее сюда из холодного подземелья. Солнце не слепит пустые глазницы, и по этой причине откопанным археологами черепам нет нужды щуриться в тот миг, когда внезапный свет бьет им в лицо, а счастливый ученый восклицает, что, по всем признакам, нашел неандертальца, хотя последующий осмотр непреложно докажет, что костные эти фрагменты складывались некогда в череп обыкновенного хомо сапиенса. Но смерть, сделавшаяся женщиной, достает из сумки темные очки и защищает ими свои человеческие глаза от офтальмии, более чем возможной у того, кто еще не привык к ослепительному сиянию летнего утра. Смерть поднимается по улице до того места, где кончаются стены и высятся первые дома. Здесь ей все знакомо: нет ни одного дома — сколько бы ни громоздилось их у нее перед глазами, сколько бы ни тянулось их до городской черты и до государственной границы — где бы ни побывала она хоть раз, и даже вон на ту стройку придется ей прийти через две недели, чтобы столкнуть с лесов беспечного каменщика, который не смотрел, куда ставит ногу. В подобных случаях принято говорить: Такова жизнь, — хотя выразились бы мы не в пример точнее и определеннее, сказавши: Такова смерть. Но эту садящуюся в такси барышню в темных очках мы не окрестим этим именем, скорее решим, что это сама жизнь и, задыхаясь, пустимся за ней вдогонку и, если посчастливится схватить другое такси, скажем водителю: Вон за той машиной, — но это ничего не даст, потому что увозящее ее такси уже свернуло за угол, и нет поблизости другого, к водителю которого смогли бы мы воззвать: Вон за той машиной. Так что теперь можно с полным правом и основанием сказать: Такова жизнь, — и, покорствуя судьбе, пожать плечами. Впрочем, пусть послужит нам утешением хотя бы то обстоятельство, что на письме, лежащем у нее в сумочке, выведено не наше имя, указан не наш адрес, и, стало быть, еще не пришел нам черед падать с лесов. Смерть меж тем и вопреки тому, что можно было бы предположить, велела таксисту ехать отнюдь не к дому виолончелиста, а к театру, где он служит. Не вызывает сомнений, что после цепи испытанных ею неудач намерена она действовать наверняка, но не считайте чистым и случайным совпадением, что начать она решила с превращения в женщину или, рассуждая в духе грамматическом, в тот род, который мы еще прежде сочли присущим в равной степени и женщине, и смерти, то есть женским. И, несмотря на полнейшую свою неискушенность во внешней стороне бытия, и особенно — в тех его разделах, где речь идет о чувствах, влечениях и искушениях, коса нашла — да нет же, не на камень — а уместным попасть в самое яблочко, спросив смерть, к какому типу относится тот мужчина, которого та намеревается прельстить. Вот оно, ключевое слово — прельстить. Да, смерть могла бы прямиком направиться к дому виолончелиста, позвонить и, когда он откроет дверь, послать ему, одновременно сняв темные очки, очаровательную улыбку, а потом сказать, что распространяет подписку на энциклопедию, ибо эта старая и вечно юная уловка действует почти всегда безотказно, а дальше — одно из двух: либо он пригласит ее зайти, чтобы обсудить условия за чашечкой чая, либо скажет что-нибудь в том смысле, что нет, мол, спасибо, не нужно, и сделает поползновение закрыть дверь, смягчая отказ улыбкой деликатной и застенчивой: Вот если бы еще музыкальная — куда ни шло. В любом случае вручить письмо было бы легче легкого, но именно эта оскорбительная легкость не нравится смерти. Да, этот человек ее не знает, но ей-то он известен превосходно — она провела целую ночь в его жилище, она слышала его игру, а это, хочешь не хочешь, способствует установлению каких-то связей, кладет начало гармоничным отношениям, так что бухнуть с порога: Скоро умрешь, у тебя есть неделя на то, чтобы продать виолончель и отдать своего пса в хорошие руки, — было бы грубостью, неуместной в устах привлекательной женщины, в которую превратилась смерть. Нет, она замыслила другое. Афиша, висящая у входа в театр, сообщает почтеннейшей публике, что на этой неделе состоятся два концерта национального симфонического оркестра: один — в четверг, то есть послезавтра, второй — в субботу. Будет совершенно естественно, если законное любопытство, неизбежно возникающее у того, кто с неослабевающим вниманием следит за нашим повествованием, не упуская самомалейших подробностей и ловя нас на противоречиях, упущениях, недоговоренностях и прочих грехах, побудит его настоятельно осведомиться, на какие шиши намеревается смерть приобрести билет, если не прошло еще и двух часов, как покинула она свое подземелье, где чего-то не видать было ни банкоматов, ни отделений банков. И, раз уж выплыл любознательный читатель в открытое море вопросов, то непременно спросит он, с каких это пор таксисты не взимают плату с женщин в темных очках, с хорошей фигурой и приятной улыбкой. А мы, прежде чем злонамеренное предположение пустит корни, поспешим разъяснить, что смерть не только платила по счетчику, но не забывала и о чаевых. Если же вопрос происхождения денег продолжает будоражить воображение читателя, довольно будет сказать, что взялись они оттуда же, откуда и темные очки, то есть из сумки, ибо, насколько нам известно, нет такого закона, чтобы, раз уж одно взялось, другому и появиться нельзя. Зато очень даже может случиться так, что деньги, которыми смерть расплачивалась в такси и на которые собирается купить два билета на концерты, равно как и снять в ближайшие дни номер в гостинице, уже вышли из употребления. Не впервые случается нам ложиться в постель с одной монетой, а просыпаться — с другой. Будем все же надеяться, что деньги эти — настоящие и находятся под защитой действующего закона, а иначе, будучи хорошо осведомлены о том, сколь склонна смерть к талантливым мистификациям, можно было бы предположить, что таксист, не заметив обмана, получил бы от дамы в темных очках банкнот, не имеющий хождения в нашем мире или, по крайней мере, в наше время, — купюру с портретом, например, президента республики вместо знакомого изображения его величества. Кассы театра только что открылись, смерть входит, здоровается и просит два билета — на четверг и на субботу — в ложу, в первый ряд. Смерть настаивает, чтобы места на оба концерта были одни и те же и — главное, непременное условие — справа от сцены и как можно ближе к ней. Потом наудачу сунула руку в сумочку, вытащила бумажник, а из него — деньги и протянула их в окошечко, надеясь, что хватит. Кассирша отсчитала сдачу: Вот ваши билеты, сказала она, надеюсь, вам понравятся наши концерты, вы ведь никогда прежде у нас не бывали, я, по крайней мере, не припомню, чтобы раньше вас тут видела, а у меня — редкостная память на лица, раз увижу — никогда не забуду, хотя, конечно, очки сильно меняют внешность, особенно если темные, вот как на вас. Смерть сняла очки: А теперь как. Нет, я уверена, что никогда вас не видела. Быть может, это оттого, что человек, который стоит перед вами, человек, которым я стала ныне, никогда не испытывал необходимости приобретать билеты на симфонические концерты, а несколько дней назад я имела удовольствие побывать на репетиции оркестра, и никто не заметил моего присутствия. Не понимаю. Напомните мне, и как-нибудь на днях я вам объясню. Когда. Когда-нибудь, когда ни будь этот день, но непременно он будет. Не пугайте меня. Смерть очаровательно улыбнулась и спросила: Скажите честно, вы считаете, что мой вид наводит страх. Да что вы такое говорите, я вовсе не это хотела сказать. Тогда следуйте моему примеру — улыбайтесь и думайте о приятном. Сезон продлится еще месяц. Какое отрадное известие, в таком случае мы наверняка еще увидимся на будущей неделе. Меня всегда можно здесь застать, у нас в театре я — уже что-то вроде мебели. Не беспокойтесь, отыщу, даже если на месте вас не окажется. Буду ждать. Отыщу непременно, и, помолчав немного, смерть осведомилась: А кстати, вы сами или кто из домашних не получали лилового письма. Письма смерти. Да, от смерти. Мы-то, слава богу, нет, а вот соседу нашему завтра выходит срок, уж он так убивается, что смотреть жалко. Что ж поделаешь, такова жизнь. Ваша правда, вздохнула кассирша, такова жизнь. К счастью, возле окошечка появились люди, а иначе неизвестно, куда и как далеко бы завел собеседников этот разговор.

Ну-с, теперь надо найти такой отель, чтоб расположен был поблизости от музыкантова жилища. Смерть гуляючи добралась до самого центра, зашла в туристическое агентство, попросила план города, быстро отыскала на нем театр, а от него ее указательный палец пропутешествовал до того квадрата, где находится дом виолончелиста. Далековато, но в окрестностях имеются отели. Один из них — без роскошеств, но с удобствами — был ей предложен. Тот же клерк вызвался забронировать ей номер по телефону, а на вопрос смерти, сколько она ему должна, ответил с улыбкой: Сочтемся. Так уж водится — люди сбалтывают что в голову придет, бросают слова на ветер и не дают себе труда минуточку подождать и задуматься о последствиях. Сочтемся, сказал служащий турагентства, с неизбывным мужским самодовольством воображая себе приятную, по всей вероятности, встречу в ближайшем будущем. А ведь он рисковал тем, что смерть, окинув его холодным взглядом, могла бы ответить: Берегитесь, вы не знаете, с кем разговариваете, — однако обошлось: она лишь рассеянно улыбнулась, поблагодарила и удалилась, не оставив визитки с номером телефона. В воздухе витал слабый аромат — смесь розы и хризантемы. В самом деле, кажется, поровну роз и хризантем, пробормотал служащий, медленно складывая план города. На улице смерть остановила такси и дала водителю адрес отеля. Она была недовольна собой. Напугала любезную и внимательную кассиршу, повеселившись за ее счет, а это уж просто переходит все границы. Люди и без того достаточно боятся смерти, чтобы она еще появлялась перед ними с улыбкой и возгласом: А вот и я, — служащим расхожим и, так сказать, домашним эквивалентом латинского: Memento, homo, quipubises et inpulveremrevertis[30], a потом, как будто мало этого, была готова бросить этой милой женщине, которая к тому же сделала ей одолжение, глупейший вопрос, который люди из так называемых верхов общества с наглейшим высокомерием адресуют тем, кого почитают нижестоящими: Да вы знаете, с кем разговариваете. Нет, смерть недовольна своим поведением. Она уверена, что, если бы осталась в облике скелета, никогда в жизни не поступила бы так. Все эти гадости прилипли ко мне не иначе как потому, что я вочеловечилась, думает она. Бросив взгляд в окно автомобиля, она узнала улицу, по которой они проезжают — здесь живет виолончелист, а вот и его окна в нижнем этаже. И внезапно ощутила в области грудобрюшной преграды или, как принято говорить — под ложечкой, холодок и некое посасывание — может быть, это трепет охотника, поймавшего добычу в прорезь прицела, а может быть, и какое-то подобие необъяснимого смутного ужаса, когда начинаешь бояться себя самого. Такси останавливается и: Вот и ваш отель, сообщает водитель. Смерть протянула ему деньги, полученные от билетерши, и прибавила: Сдачи не надо, — не сообразив, что сдача превышает сумму, натикавшую на счетчике. Что ж, это простительно для существа, лишь начавшего знакомство с тем, как пользуются этим видом транспорта.