В Калифорнии морозов не бывает - Волчок Ирина

А как к ней относился этот лирический концептуалист, этот их ведущий фельетонист, — она тогда не заметила. Сумасшествие? Подумать только… Никогда бы не сказала. Наверное, это всё он потом уже придумал. В июне. Или даже позже, когда книгу стал писать. Нет, наверное, всё-таки в июне. Но и тогда особых причин для всяких таких сумасшествий не было. Или она просто чего-то не запомнила? Или он просто чего-то из головы выдумал? Даже интересно, что можно было выдумать. Да что угодно. Писатели же.

Так, посмотрим, что у него там в следующей главе… Ах, чёрт, она же забыла, что текст надо разбивать на главы! Третья получилась какая-то уж очень длинная. Разбить на две? Или лучше в два раза сократить? Ладно, потом разберёмся. Пока будем считать, что начинается четвёртая глава.

Зачем она тогда приехала?

Зачем Марк организовал ей эту стажировку? Всё равно работать у нас она не собиралась.

Я тогда думал, что она кокетничает. Цену набивает. Может, условия какие-нибудь особенные хочет для себя выторговать. Когда Марк сказал, что ей Москва не нравится, я сначала подумал, что он так шутит. Потом, когда стал с ума сходить, всё время песню вспоминал: «Куда мне до неё! Она была в Париже». Но ведь она ни в каком не в Париже, она в глухой провинции, я это уже знал. В провинции, а Москва не нравится! Бред. Конечно, цену набивает.

Потом я нечаянно услышал, как Главный с ней об этом говорил. Он её прямо спросил:

— Почему ты у нас не хочешь работать?

А она спокойненько ему нагрубила:

— Потому что у вас делать нечего.

Я тогда подумал, что Главный теперь-то уж точно на неё рассердится. А он засмеялся и сказал:

— Я человек пять уволю. Будешь их работу делать. На такие условия согласна?

Она сказала:

— Если уволите пятнадцать, тогда я подумаю.

Главный вздохнул и сказал:

— Пятнадцать не могу. Им до пенсии всего ничего.

Она опять ему нагрубила:

— Когда мне до пенсии будет всего ничего, тогда я к вам и приду.

Я тогда подумал: хорошо, что этот разговор никто больше не слышал. Ведь не все шутки понимают. У нас коллектив сложный, тем более, что некоторые — действительно предпенсионного возраста. Сразу бы слухи пошли, разговоры, нервничать все стали бы. Все ведь маститые, заслуженные, известные в очень высоких кругах. Некоторые побежали бы в эти круги жаловаться. Комиссии замучили бы. Прецеденты были, и по гораздо менее важным поводам, между прочим. Во всяком случае, ей-то уж точно работать не дали бы.

Хотя — да, она же и не собиралась у нас работать.

Тогда зачем ей эта стажировка была нужна? Просто так, в Москве поболтаться? По магазинам пошляться? Магазины в Москве тогда были уже не то, что раньше, но всё-таки с какой-нибудь глухой провинцией не сравнить.

В общем, я не знал, что и думать. Терялся в догадках. И все тоже терялись в догадках. Каждый день все только о ней и говорили. Как на зло, в том июне почти никто в отпуск не ушёл. Только завхоз ушёл, но это всё равно, он что работает, что в отпуске — никакой разницы. А больше никто не ушёл, даже в командировки никто не ездил, и на больничном никто не сидел, и без содержания по семейным обстоятельствам никто не гулял. Народу было каждый день даже больше, чем в день получки. Я тогда подумал: а ведь действительно у нас слишком большой штат. И половина — бездельники. Ходят на работу, чтобы за цветами покурить и потрепаться о том, кто и почему у нас работать не хочет. Целыми толпами собирались на этаже, трепались часами и курили. Весь этаж прокурили.

Она приходила каждый день, только не с утра, а ближе к полудню. И вся эта толпа бездельников сразу кидалась к ней, как будто именно её все и ждали. Я тогда не сразу понял, что все именно её и ждали. Даже не знаю, почему я это не сразу понял. Ведь это просто в глаза бросалось. Все о ней говорили, все её ждали — молодые, старые, мужчины, женщины, все. Массовый психоз.

Кажется, она тоже не сразу поняла, что все именно её ждут. Или вообще так и не поняла. Приходила к полудню, поднималась по лестнице — она почему-то никогда не поднималась в лифте, — мимоходом здоровалась со всей этой толпой — и сразу в кабинет Марка. Марка ещё не было, он первую неделю июня был во Львове, как и собирался. Я сидел в его кабинете, потому что на телефонные звонки надо было отвечать, да и жарко было в моей каморке без окна. Хоть июнь тогда был хороший, прохладный. Особенно по утрам было прохладно. Некоторые бабы приходили на работу в кофточках, в накидках каких-нибудь, в пиджаках. Потом, ближе к полудню, когда становилось тепло, их снимали. А она приходила к полудню, когда уже было тепло. Поэтому ничего такого не носила. Если бы приходила утром, когда прохладно, тоже надевала бы что-нибудь такое. И я помогал бы ей снимать кофточку или пиджак. Я тогда подумал: никто ей ни разу не сказал, что на работу надо приходить вовремя. У нас и раньше иногда работали стажёры, от них всегда требовали дисциплины. Особенно ответсек. А от неё — никто. Ни ответсек, ни Главный. Бывало, что спрашивали с утра: ещё не пришла? Не пришла — ладно, подождём. Как будто так и надо.

Она приходила, мимоходом здоровалась со всей этой толпой на лестнице, потом шла в кабинет Марка, мимоходом здоровалась со мной, потом сразу относила материал в секретариат — каждый день она приносила готовый материал. Я тогда подумал, что она готовые материалы с собой привезла, даже спросил об этом. Она удивилась и сказала, что ничего не привозила. Это ответсек и Главный в первый же день заданий ей надавали. Только это не материалы, это так, ерунда всякая, мелочь строк по сто—сто пятьдесят. Она действительно считала сто пятьдесят строк мелочью. У нас многие маститые сто пятьдесят строк по две недели пишут. Иногда и дольше. А тут — каждый день по куску. Я тогда подумал, что так работать нельзя. Это профанация. Если называть своими словами — халтура. Но всю её халтуру тут же ставили в номер. Я случайно услышал, как ответсек говорил Володе насчёт оформления: прочитай очень внимательно, подумай как следует, тут не абы что рисовать можно, тут надо на уровне. Вообще все про её материалы говорили: высокий уровень, высокий уровень! Я ни разу не читал. Даже не знаю, почему. Наверное, боялся, что мне не понравится. Я не люблю разочаровываться в людях.

Хотя сейчас я понимаю, что мне было просто всё равно. Я тогда опять стал сходить с ума. Рецидив. Пытался бороться. Но от этого становилось только хуже. Потому что я понимал: ничего не может быть, совершенно ничего. Единственный беспроигрышный вариант — это Лилия. Её родители уже готовили тылы, уже нашли в Израиле какую-то бабушку, или тётушку, или ещё кого-то в этом роде. Уже всё решено было, эта поездка в Коктебель была последней. Прощание с Родиной, так сказать. Если всё пойдёт по плану, то в начале будущего года они уедут в Израиль. Мы с Лилией тоже уедем, если всё пойдёт по плану. На исполнение всех планов оставалась осень и начало зимы. Планы были очень напряжённые. Машину можно было продать быстро, но на дачу надо было искать солидного покупателя. Мама над этим вопросом уже работала, но на неё одну все хлопоты тоже нельзя было сваливать. Ещё надо было думать, как валюту переправлять. Много дел было, очень много. Нельзя мне было с ума сходить.