Скажи изюм - Аксенов Василий Павлович

В дверях стояло существо женского пола, высокое и закутанное в драгоценную шерсть; все было многоцветным и струилось. На голове имелось золотое свечение тяжеленных кос. Это было существо не вполне земной породы, и по всему огромному ресторану от него (от существа) стали распространяться будоражащие волны, у едоков и выпивох возникло вдруг ощущение ПРИСУТСТВИЯ при чем-то, СОПРИЧАСТНОСТИ чему-то…

– Не верю своим глазам, – сказал Огородников.

– И тем не менее это она, – сказал Амбруаз Жигалевич, протирая синим платком запотевшую плешь.

Сверхъестественное лицо рассеянным взором панорамировало обеденный зал, и вдруг луч его (ее) взгляда запнулся на столе фотографов и непосредственно – невероятно! – на тощей, с висящими мотками усищ физиономии месье Ого.

Он оглянулся – может быть, на кого-нибудь позади смотрят? Позади него была стена и два фазана на обоях. Радость вдруг нахлынула на него, словно музыка Россини. Безусловно, познакомимся сегодня! Безусловно, поговорим о седьмом-ЕЕ-десятилетии этого века! О спасении животного мира, без сомнения! Вне всякого сомнения, поговорим о многом!

Вдруг его вырвало. Что это было? Он даже опомниться не успел, когда, словно под давлением какого-то поршня, снизу вверх через все тело стала проходить коричневая мерзость, он содрогался, а она сокрушительным потоком низвергалась на крахмальную скатерть, в ней различались кусочки недавней еды, еще не тронутой процессом пищеварения, включая проглоченную второпях целиком дольку танджерина, коричневое, пронзительно воняющее желудочным соком месиво. И шло, и шло…

Потрясенный, он смотрел на извергнутое, на обезображенный стол. Не поднимая головы, он знал, что взгляды всего зала сейчас направлены на него, потому что «риголетто» (вдруг забытое студенческое словечко выплыло из мрака) сопровождалось оглушительными, будто пушечными звуками и стоном и не могло не привлечь всеобщего внимания. Сволочь французы, думал он тупую мысль, почему у них нет оркестров в кабаках? Под оркестр можно было бы «слабать риголетто» за милую душу, никто бы и не заметил. Сволочь эдакая, французы…

Беготня вокруг. «Неотложку», что ли, вызывают? Хрен вам, не поддамся на провокацию! Салфеткой удалил с лица и груди желудочное содержимое, посидел немного молча, демонстрируя полное самообладание. Человек-синюха, подумал вдруг о себе с проказливым смешком, настоящая синюха. Экстраестественное существо сделало шаг к человеку-синюхе, потом еще один шаг, потом вообще как бы устремилось. Не бывать этому! Соприкосновение народов обычно происходит в полях, под шатрами главнокомандующих, а не за облеванным столом. Он бросился бежать и через секунду оказался в бодрящем холоде Монпарнаса.

Лама тянула губами лямку колокольчика. Коза, размахивая бородой, крутила колесо с попугаем.

Что происходит со мной, думал он, шагая и срезая углы. Я не был пьян. Я облевался здесь так же, как обоссался в Берлине. Куда убежа… проклятый возраст с избытком и недостатком лет… полн пуст их… камера ведь тоже облевана, свящ оруж… так быстро, понимаете ли, думаю, что теряю буквы…

Один таксист отказался везти из-за запаха, второй сразу отрулил, чураясь внешнего вида, третьему – сразу в зубы сто франков; вези, жуесос! Бутт Монмартр! Поехало. По бокам опрокинутой головы покачивался незабываемый Париж.

– Приехали. Вылезай, вонючий осел, – сказал таксист.

– Думаешь, я по-французски не понимаю? – хихикнул Огородников. – Держи еще полсотни за удачную остроту… Жопа ты, – сказал он таксисту на прощание и получил, разумеется, в ответ: «От жопы слышу!»

На холме Монмартр было пустынно и оттого туманно: вернее – наоборот. Из ресторана «Гасконец» доносилось глухое мычание швабской песни. Огородников шел, куда ноги вели, если можно так сказать о подгибающихся конечностях. Вскоре он оказался в североафриканском квартале, некогда поразившем дикое советское воображение.

Как в романах пишут, «слышались гортанные арабские голоса». Запах нечистот, исходивший от месье Ого, здесь потерялся среди собственных ароматов. В ночном тумане произрастал пенек, на который наш артист наткнулся. Сидел не пенек, а темнокожий остолоп торговал разложенными на тротуаре колчаны-ми изделиями. В какую по счету ночь из мрака к такому торговцу выходит покупатель и берет дурацкий суспензорий с бубенчиками? В окне мелькнула идиллическая сцена: семья честного труженика Востока смотрит телевизор и жрет кус-кус. А вот и очередь – как стояла три года назад, так и стоит. Рядом еще одна, еще, еще: заведения располагаются одно за другим, но конкуренции явно не ощущается – спрос здесь превышает предложение.

Какой дом выбрать? Помнится, вот здесь мелькнула тогда светлая головка одной труженицы. Кто последний, товарищи?

– Я последний, – сказал последний, дрожащий, с одеялом на плечах.

– Фатигэ? – спросил месье Ого.

Владелец одеяла кивнул и показал руками, что весь день работал отбойным молотком, все трясется. А гребаться все– таки хочется? – спросил месье Ого. Одеяло опять закивало, дрожа всем телом, как бы еще соединенным с перфорирующей машиной. Все члены, дескать, опали и дрожат, один лишь, как штык, торчит, надо его успокоить, а то спать не дает, снижает производственные показатели, немой, что ли? Хоть и немой, а объясняет хорошо, все понятно, все нюансы.

– Дернье? – спросили сзади.

Два марокканца еще подгребли. Дернье, дернье, товарищи. Вся очередь стояла сумрачная, серьезная, настоящие пролетарии всех стран соединяйтесь, а говорят, что марксизм уже сдох. Может, это просто очередь в сортир? – обеспокоился месье Ого. Тут произошло движение. Двое вышли, закутываясь в шарфы и закуривая. Двое вошли в узкую дверь, и теперь можно было увидеть в мутном окне на втором этаже «белокурую головку»…

Она, видно, тоже решила перекурить и весело с кем-то внутри разговаривала. Ну и девчушка – ведь пропускает за смену полсотни шурупов! Давайте займемся делением и умножением. Предположим, пятая часть заработка идет ей в карман – пятьсот франков в день, три тысячи в неделю, двенадцать кусков в месяц – высокооплачиваемый специалист! Где она еще такие бабки огребет? Однако пятьдесят штук принимать каждый день! Не многовато ли, господа! Ведь целое блюдище одной только секреции! А физическое напряжение, товарищи? Впрочем, за «ничего» такие деньги нигде… Этими рассуждениями он как бы старался сдерживать все нарастающую тягу к желанному дому.

Девица в окне бросила сигарету, хохотнула кому-то внутри и отправилась работать. На пороге появился здоровенный дядя-ша в джерсевой кофточке и молча, большим пальцем обратил внимание очереди на «правила поведения клиентов». Запрещалось девушек: бить, кусать, щипать, целовать (!). Самим клиентам запрещалось: сквернословить, плевать, петь (!), употреблять спиртное, курить, есть, проходить к девушкам без совершения санитарной процедуры. Рекомендовалось клиентам и «а прэ» совершить туалет отработавшего органа, но на этом администрация не настаивала.

Работали две девушки. Слева была дверь с фотографией «белокурой головки», она гостеприимно улыбалась, расставив ноги в сетчатых чулках. Брюнетища справа, демонстрируя шары грудей и мешок живота, была как бы даже слегка строга, чуточку нахмурена. Мужской поток, таким образом, весьма точно разделяли на два основных ручья – влекущихся к «детке» и жаждущих «мамаши».

Месье Ого, сказать по чести, слегка растерялся перед выбором: страстно хотелось и туда, и сюда. Все же направился к «белокурой головке», все же она была символом холма Монмартр столь долгий срок притворства. В проходе столкнулся с предшественником. В левой руке тот тащил свое одеяло, правой заправлял ширинку. Поразила неопрятность лица. Не беспокойтесь, месье, это наш постоянный клиент, сказал могучий кассир. Пожалте сюда, нажмите там кнопку, санитарные предосторожности.

Нажал кнопку. На ладонь выпал голубоватый презерватив. Это несколько разочаровывает, предвкушалось-то хлюпанье, сырость, слизь.

Следующий шаг, вы у цели. На синем матрасе деловитое и даже несколько изящное существо. Алор, алор, командует оно, осматривает вас, производит некоторые движения пальцами вдоль вас, легкие пожатия и, убедившись в вашей готовности, подставляется. Поза вами принята. Начинают тикать часы, стрелка пружинисто прыгает. Осталось четыре минуты. Вы двигаете орган вашего тела в органе чужого тела.

Какая благодать, и стоит недорого – подумаешь, шестьдесят франков плюс такс за такую яркую человеческую потеху!

Вдруг месье Ого заметил, что мадемуазель Анэт посматривает на него в боковое зеркало. Ты явно не араб, говорит она. Швед? По пьянке забрел? Бу-бу, ответил он, стараясь влезть в нее поглубже. А ты, Анэт, откуда? Шварцвальд? Немочка? Может, сходим в кино? Скажи, влагалище у тебя, конечно, не настоящее, а? Муляж? Ведь невозможно же по полсотни штук ежедневно…