Психодел - Рубанов Андрей

– Хочешь меня успокоить – скажи, что мы съедем отсюда. Завтра же.

Борис вздохнул.

– Нет, Лю. Мы будем жить здесь. Как будто ничего не случилось. Назло всем.

Она вздохнула, сбросила лямку с плеча, шагнула назад, села на кровать.

– Я не хочу ничего делать «назло». Кому «назло»? Самой себе?

– Тем, кто нас обокрал.

– О боже. Да кто они такие, чтоб я что-то делала им назло?

Борис подошел, сел рядом. Не обнял, но Мила и не хотела его объятий – ей никогда не нравились пьяные объятия.

– Извини, – пробормотала. – Я кричу, я на взводе... Но мне действительно противно тут находиться. Наверное, это пройдет... Потом...

– Пройдет, – примирительно сказал Борис. – Ты девочка, ты впечатлительная. Расстроилась, перенервничала...

– По-моему, ты перенервничал больше. Четвертый день не просыхаешь.

– Ну, я тоже не железный.

Ну и зря, подумала она. В такой момент ты обязан быть железным. Твердым, яростным и веселым. Вот расхохотался бы сейчас и решительно пошел собирать манатки. Два года вместе, имущества не накопили, мебели своей нет, только холодильник и два телевизора, собрались бы за несколько часов, быстро переместились в такую же двухкомнатную, хоть прямо на соседнюю улицу, здесь все дома новые и квартиры одинаковые – эх, гонщик, принц мой хмельной, мальчик любимый, как бы я тогда тебя зауважала!

– Ладно, – сказала она. – Поживу неделю у мамы с папой, потом что-нибудь придумаем. Не обижайся. Хочешь, вместе к моим поедем? Погостим. Они только рады будут.

– Нет, – сказал Борис. – Это мой дом. Я тут привык. А ты... Раз решила – давай. Поезжай. Мы ведь не поссорились?

– Нет, – ответила Мила. – Мы не поссорились. Сегодня старый Новый год, ссориться нельзя.

Он донес сумку до машины, потом счистил сухой невесомый снег с крыши и стекол, а когда она тронулась – помахал ей на прощание по-детски, ладонью, и вдруг этот мирный жест ее разозлил. Маша Монахова сказала бы «пробесил». Квартиру ограбили, всё ценное забрали, женщина шокирована самим фактом вторжения в собственную интимную вселенную, куда нет хода никому, кроме близких и любимых, и решила сбежать к родителям, прийти в себя – а он, самый любимый и близкий, не придумал ничего лучше, кроме как ладошкой помахать на прощание.

Кстати, про Монахову. Ее надо предупредить.

Заодно и выговориться.

– Да! – сразу воскликнула Маша. – Конечно! Ты права, Лю. Всё правильно делаешь. Я бы тоже не смогла жить в ограбленной квартире.

– О боже, – пробормотала Мила. – Дура ты, Монахова. Ничего не понимаешь. Пошла она к черту, эта квартира. При чем тут квартира? Подумаешь, квартиру ограбили.

Монахова молчала несколько мгновений, и на заднем фоне стали слышны звуки взрывов и выстрелов: умный бойфренд Дима опять смотрел очередной американский боевик. Как все рафинированные интеллектуалы, он расслаблялся исключительно посредством продуктов западной поп-культуры; чем примитивнее, тем лучше.

– Поняла, – сказала Маша. – Теперь поняла. Дело не в квартире. Дело в нем.

– А в ком еще? – выдохнула Мила, и от избытка чувств сильно нажала на педаль газа. – Конечно, в нем! Четыре дня молчит, пьет, страдает. Пришлось Мудвина вызывать, чтоб повлиял.

– И что Мудвин? Повлиял?

Мила вздохнула.

– Нет. Наш мальчик в депрессии. Ему тридцать лет, у него неважно идут дела, а кража всё усугубила. Теперь я должна его успокаивать и окружать заботой. Друзей приглашать и вино наливать.

– Ну да, – сразу сказала Маша. – Должна. Разумеется, должна! А как ты хотела? Ты сильнее.

– Слушай, Монахова, ты меня не выводи! Я тебе кто – Синдерелла? Почему я должна быть сильнее?

– Потому что ты баба.

– Я не баба! Я женщина! Причем, заметь, не простая, а умная и красивая. Я умная и красивая женщина, я себе классного мужика отхватила и замуж за него собралась – и вдруг вижу, что он никакой не мужик, а мальчик маленький. У него траур, деньги украли! Давайте, значит, все нарядимся в черное и устроим трагедию.

Монахова хмыкнула.

– Ну, ты тоже, это... Дай ему шанс, наверное. В такой момент нельзя просто сидеть и курить тонкие сигареты. У человека черная полоса, ему нелегко.

– А мне, значит, легко, да?

– А бабе никогда не бывает легко.

Мила остановилась под красным светофором, слева подкатил потертый желтый корпус маршрутного такси, и на девочку Лю с расстояния в полтора метра посмотрел некто ужасный, небритый, нечесаный, в нелепом вязаном малахае, от его дыхания стекло запотело, и он протер рукавом, желая получше рассмотреть бодрую девку в маленьком синеньком автомобильчике – куда, сучка, едет? К мужику? От мужика? Или от одного к другому?