Госпожа яблок - Кетро Марта

– Спасибо, – ответила Мардж, но Крис не заметил иронии.

– Рад помочь, детка, кто, если не я? Надеюсь, ты не в обиде? Ты выше пошлых бабьих истерик, правда?

Мардж кивнула. Она не хотела признаваться в том, как была сильно уязвлена, поэтому продолжила с ним общаться почти как раньше, разве что решительно отвергла сексуальные поползновения. В глубине души Мардж чувствовала себя преданной.

– Зазнаёшься, детка, – насмешливо отметил Крис, получив очередной отказ. Дело в том, что после ужасного двухмесячного молчания в нескольких журналах появились доброжелательные статьи, книгу признали удачной, и Мардж потихоньку взялась за вторую. Она не хотела обижать Криса и выглядеть задавакой, приглашала его на каждую презентацию и дарила новинки, о которых тот высказывался со сдержанным отвращением. С годами он становился ещё более язвительным и желчным, удача бегала от него, как от чумы, и чужие успехи раздражали всё сильней. Тем не менее Мардж привыкла, что Крис где-то рядом, и, не задумываясь, позвала на прощальную встречу в узком кругу.

Крис поднял бокал и громко произнёс:

– Я хочу выпить за тебя, Мардж, за твою победу над розовыми соплями! Беги от бессмысленного городского шума и суеты в пустыню, вернись к мексиканским корням, припади к истокам. Иди же, босая, по горячим пескам своей внутренней Мексики навстречу восходящему солнцу. Пусть оно закалит твоё вялое тело и даст новые силы! Хайре! – Он выпил все одним глотком и картинно швырнул бокал в камин – на счастье.

Ошалевшая Мардж машинально глотнула вина и поперхнулась, долго не могла вздохнуть, Марк кинулся стучать её по спине, а молчаливая студентка откинула голову и неудержимо расхохоталась. Смех клокотал в её нежном белом горлышке, она всплескивала руками и была так соблазнительна, что Энн дернула заглядевшегося Феликса за руку, заорала неожиданным для её тщедушного тела баритоном: «Не пялься!» и влепила ему звонкую пощёчину.

На этой мажорной ноте вечер завершился.

Мардж давно хотела завести котёнка, но в договоре аренды городской квартиры был пункт: «без животных». Иногда подумывала найти другое жильё, с более мягкими правилами, но всё не решалась покинуть привычное и сравнительно недорогое место. Теперь, перебираясь в дом, ужасно жалела, что некому охранять запасы от мышей. Дело в том, что Мардж всерьёз решила уйти в затвор и минимум три месяца не выезжать со двора. Она знала, как это бывает: неделю-другую работа не клеится, а потом кончаются овсяные хлопья, ты садишься в машину, отправляешься в супермаркет и обнаруживаешь себя на другом конце страны, на побережье. Не то чтобы Мардж уже позволяла себя такие эскапады, но примерно представляла, как далеко способна убежать, если окажется перед лицом невыполнимой задачи. И потому составила огромный список самого необходимого, добавила немного лишнего и велотренажер в придачу.

Когда крепость была подготовлена к трёхмесячной осаде (а если говорить точнее и честней, к трёхмесячному тюремному заключению), Мардж переехала.

До начала апреля оставалась неделя, начинать новую жизнь с двадцать четвёртого числа не хотелось, и Мардж решила хорошенько побездельничать. Горожанки уже переобулись в лёгкие туфельки, надели весенние плащи из новых коллекций и тёплыми розовыми вечерами выходили на улицы выгуливать наряды. А здесь, среди холмов, земля подсыхала медленно, в низинах ещё тянуло сыростью, но на солнцепёке зеленела трава, распускались глупые желтые цветочки, чьё название Мардж не помнила, – она любила город и много лет не покидала его в это чудесное время. Теперь просыпалась ранним утром, брала плед и уходила из дома. Выбирала местечко повыше и посуше, ложилась на спину и часами смотрела в бездонное небо, на белые облака и чёрных птиц. Потом переворачивалась на живот и разглядывала землю с любопытством инопланетной гостьи. Неизвестные насекомые быстро и равнодушно сновали возле самого лица, муравьи таскали куда-то соломинки и свою муравьиную еду – точно как она, когда набивала продуктами кладовую и рефрижератор. Травы тянулись к солнцу, и Мардж иногда прихватывала зубами кисловатые стебли, чувствуя себя великой белой коровой, пасущейся на вечных лугах. Она старалась запомнить медленный ритм природы, её парение, прорастание и вздохи, чтобы потом перенести эту музыку в текст. Она готовилась сплетать плавные фразы, долгие, как зелёные косы древесных дев, томные, как полуденный жар, и полноводные, как ленивые реки равнин.