Клоака - Доктороу Эдгар Лоренс

— Но дело в том, что он несколько недель не показывался на работе, он задолжал за квартиру. Как вы думаете, что могло случиться?

— Думаю, что беспокоиться не о чем. С Пембертоном ничего не может случиться. Знаете, когда с кем-то случается несчастье, начинаешь что-то чувствовать… подозрительное. Но сейчас я ничего не чувствую. С моим неземным приятелем ничего случиться не может. Не в его натуре покоряться. Он всегда возьмет от жизни свое, даже если это жизнь его призраков.

— Когда, вы говорите, видели его последний раз?

— Я видел его здесь. Мартин пришел ко мне. Эмили как раз позировала. Он влетел как ураган. Стоял июнь, но он все равно был в накинутой на плечи шинели. Он вошел и начал расхаживать взад-вперед на своих прямых ногах. Это отвлекало Эмили. Она следила за ним, непрестанно крутя головой. Женщины любят Мартина — не понимаю почему. После того как отец лишил его наследства, он часто обедал у меня… Вы же знаете, мы жили в одной комнате, когда учились в университете. Он и тогда был точно таким же. Мне кажется, что он родился бродягой, с бледными щеками и метафизическим бредом. Он ненавидел профессоров, презирал своих товарищей-студентов. Он всегда был выше всех, блистательным и недоступным пониманию средних умов.

— Вы были с ним хорошими друзьями?

— Я находил его забавным. Но вы знаете, мне никогда не хотелось увидеть его без рубашки. Его бледная и впалая грудь — превосходное вместилище для чахотки. Но, когда я привез его домой, мои мать и две сестры буквально восхитились им. Они его обожали. Они кормили его и заслушивались его россказнями. Его идеи произвели на них неизгладимое впечатление. Возможно, потому, что он слишком серьезен, не приукрашивает себя в женском обществе и плюет на мнения женщин о себе. Да, должно быть, так. Женщины очень доверяют мужчинам, которые не видят в них женщин.

— Но почему Мартин прервал сеанс?

— Не знаю, наверное, просто для того, чтобы прервать. Чтобы выместить на нас свое настроение. Он расстроил Эмили. Они поссорились.

— Из-за чего?

— Откуда я знаю? Если даже вы сидите рядом и слышите каждое слово, вы все равно никогда не догадаетесь, из-за чего ссорятся влюбленные. По-моему, они и сами этого не понимали как следует. Речь шла о верности. Не о неверности, заметьте это. Мартин упрекал Эмили в ее преданности. «Неужели ты не понимаешь? — кричал он, а она сидела в кресле и рыдала в три ручья. — Каждый раз, когда мы встречаемся, я испытываю твое терпение и злоупотребляю твоей добротой. Тебя это, кажется, не трогает. Ты ждешь следующего раза! Неужели ты не понимаешь, в какую преисподнюю ты рискуешь заглядывать? Если ты получишь меня в моем нынешнем состоянии, не имеющим ответов на мои вопросы и ничего не понимающим, ничего хорошего из этого не выйдет. Ты будешь питать себя воспоминаниями о нашем детстве, когда мы ничего не понимали в жизни. Это будет бесконечная пытка». Ну и так далее, в том же духе.

— Так Эмили знала о… видениях Мартина?

— Ну конечно. Он очень щедро делился своими впечатлениями со всеми.

— Что он имел в виду, говоря: «…не имеющим ответов на мои вопросы и ничего не понимающим»? Это его доподлинные слова? — Донн почти прошептал эту фразу, и его доверительность как-то задела молодые чувства Гарри Уилрайта. До меня снова, в который уже раз, дошло, как они все были молоды. Трудно, конечно, разглядеть молодость за толстым животом и двойным подбородком, но ведь Гарри не исполнилось еще и тридцати.

Художник глубоко вздохнул. Он плеснул себе еще бренди и задержал на весу бутылку:

— Это очень цивилизованная манера пития. Вы уверены, что не хотите еще выпить? — Он по очереди посмотрел на нас. — Вам не было неприятно нить в моей компании? Я думаю, что Мартин имел в виду, что он видел Огастаса Пембертона и очень хотел увидеть его еще раз.

— Что вы хотите этим сказать?

— Больше я вам ничего не скажу. Я поклялся Мартину. Он меня заставил. — Гарри грузно опустился в деревянное кресло. Мы молча ждали, когда он соберется с силами и нарушит свою клятву. Уилрайт сидел в кресле, тупо разглядывая выбоины в полу. Наконец из его горла донесся низкий протяжный стон. Он заговорил.

— Когда-нибудь я напишу мемуары, героем которых буду я сам. Я не собираюсь становиться хроникером семейства Пембертонов. Совершенно не собираюсь. Мои картины будут висеть в музеях. Но моя судьба — это совсем иная история. Совсем иная.

Глава тринадцатая

— Ну, вот и все. Допрыгались. Я знал, что рано или поздно все раскроется. Я знал.