Рэгтайм - Доктороу Эдгар Лоренс

Пьеса завершилась. Все аплодировали. Мать представила мистера Уокера Деду и МБМ, последний пожал пианисту руку и сказал: «Я очень рад познакомиться с вами». Колхаус Уокер был весьма торжествен. Все стояли. Возникла пауза. Отец прочистил горло. Он не был особенно сведущ в музыке. Вкус его замирал на Кэрри Джейкобсе Бонде. Он думал, что негритянская музыка должна быть улыбчивой и подпрыгивающей. «А вы знаете „черномазые песенки“?» — спросил он. Он не собирался быть грубым — эти вещи так и назывались: «черномазые песенки». Пианист, однако, отрекся от них энергичным движением головы: «„Черномазые песенки“ сочиняются для уличных шоу. Их поют белые, выкрасившись в черный цвет». Возникла еще одна пауза. Пианист посмотрел на потолок. «Ну что ж, — сказал он, — очевидно, мисс Сара не в состоянии меня сейчас принять». Он резко повернулся и прошел через холл на кухню. Семейство последовало за ним. Он надел пальто и, не обращая ни на кого внимания, присел на корточки, чтобы посмотреть на спящего в коляске бэби. Через несколько мгновений он встал, сказал «всего хорошего» и вышел.

Визит этот впечатлил всех, кроме Сары, которая не выказала ни единого намека на смягчение. Колхаус вернулся на следующей неделе, потом еще на следующей. Теперь он как бы навещал семью и всякий раз приносил им новости о своих деяниях в предшествующие шесть дней и, естественно, не предполагал с их стороны ничего, кроме глубочайшего интереса. Отцу было довольно противно важничание этого человека. «Она к нему не выйдет, — говорил он Матери, — и что же, я должен теперь развлекать Колхауса Уокера по воскресеньям всю оставшуюся жизнь?» Мать, однако, увидела уже обнадеживающие симптомы: Сара взяла на себя обязанности уехавшей прислуги и теперь прибирала комнаты с таким рвением, что у Матери иногда возникала смешная иллюзия, будто это не ее дом, а Сарин. Она стала также и ребеночком своим заниматься не только в часы кормления — купала его и даже брала к себе в комнату на ночь. И все-таки она еще не принимала своего визитера. Преданный Колхаус ездил всю зиму. Когда дороги были непроходимы из-за снега, он являлся поездом. В дополнение к своему черному пальто он стал носить каракулевую шапку в русском стиле. Он привозил детские вещи. Щетку для волос с серебряной ручкой для Сары. Отцу оставалось только восхищаться его настойчивостью. Он интересовался, каков же заработок у этих музыкантов, чтобы покупать все эти отличные вещи.

Однажды Отцу пришло в голову, что Колхаус Уокер Мл. не знает, что он негр. Чем больше он думал об этом, тем больше убеждался, что это именно так. Цветные люди так себя не ведут, в такой манере не разговаривают. Привычную для своей расы почтительность Колхаус Уокер оборачивал каким-то образом в пользу своего достоинства. Он величаво толкал кухонную дверь, а когда его принимали, торжественно приветствовал каждого, и всем каким-то образом передавалось ощущение, будто они — Сарина семья, а потому он и относится к ним с такой любезностью и почтением. Отец ощущал какую-то опасность, исходившую от этого человека. «Может быть, нам не следует поощрять его сватовство? — сказал он Матери. — Есть что-то безрассудное в нем. Даже Мэтью Хенсон знал свое место».

Однако к этому времени ход событий нельзя уже было изменить. В конце зимы Сара согласилась встретиться с Колхаусом Уокером в гостиной. Несколько дней шли суматошные приготовления. Мать дала ей одно из своих собственных платьев и помогла подогнать его. Сара спустилась, красивая и застенчивая. Ее волосы были тщательно уложены, и она сидела на софе, потупив глаза, пока Колхаус Уокер вел светский разговор и играл для нее на пианино. Сейчас, когда они оказались рядом, можно было без труда заметить, что он основательно старше ее. Мать настояла, чтобы все члены семьи нашли предлог удалиться, дабы оставить их вдвоем. Ничего, однако, не сдвинулось после этой встречи. Сара выглядела раздраженной и даже злой. Она не торопилась с прощением, и надо сказать, что ее упорство каким-то образом казалось единственным подходящим ответом на его настойчивость. Сара пыталась убить своего новорожденного. Эти люди не могли беззаботно относиться к жизни. Бесконечное жестокое подчинение своих надежд и чувств. Младший Брат Матери понимал это яснее, чем кто-либо другой в семье. Он разговаривал с Колхаусом Уокером только однажды, но почувствовал к нему огромное уважение. Он видел, что негр каждым своим жестом как бы претендует на признание за ним полных человеческих прав. МБМ тяжко размышлял о сложившейся ситуации. Он воспринимал любовь, угнездившуюся в иных сердцах, как физическую мягкость, как некую трещинку в физиологии, сродни рахиту в иных костях и расширению альвеол. У него и у самого было огорченное сердце, и потому он понимал Сару, даром что цветная. Иногда она казалась ему какой-то изгнанной африканской принцессой, ее неуклюжесть в другой среде и в другой стране могла бы, возможно, прослыть грацией. Чем неохотнее она принимала предложение Колхауса Уокера, тем больше МБМ понимал, как ужасно огорчено ее сердце.