Рэгтайм - Доктороу Эдгар Лоренс

Семья сидела за обеденным столом. Мать держала бэби на руках. Она теперь даже и не представляла себе, что может его оставить. Крохотные пальчики цапали ее руки. Наверху стонал от боли Прародитель. Обед, можно сказать, не состоялся в связи с отсутствием желающих поесть. Отец поставил перед собой граненый графин с бренди. Рюмку за рюмкой — уже три. Что-то у него застряло в глотке от всех этих дел, то ли кость, то ли комок пыли, без бренди от этого не избавишься. Рядом с графином лежал старый пистолет, спутник по филиппинской кампании. «Для нас сейчас тут в чужом пиру похмелье, — сказал он жене. — Бога ради, что тебя обуяло в тот день? У округа столько возможностей для неимущих. Ты плохо подумала, когда взяла ее в дом. Ради своей бабьей сентиментальности ты пожертвовала нами всеми». Мать внимала. За долгое их знакомство она не могла припомнить, когда он был столь далек от нее. Она знала, что он будет потом извиняться, но слезы тем не менее наполняли ее глаза и, наполнив, потекли по лицу. Завитки волос выбились из прически, упали на уши и на шею. Она была красива сейчас, как когда-то в девичестве. Он чувствовал какое-то тайное наслаждение от того, что заставил ее плакать.

Младший Брат сидел, положив руку на ручку кресла и подперев голову. Указательный палец упирался в висок. Он смотрел на своего шурина. «Ты что, собираешься застрелить его?» — спросил он. «Я собираюсь защищать свой дом, — сказал Отец. — Здесь его ребенок. Если он сделает ошибку и придет к моим дверям, я тут за него возьмусь». — «Да почему же он должен сюда прийти, — проговорил МБМ бешеным голосом, — ведь это не мы осквернили его машину». Отец посмотрел на Мать. «Утром я пойду в полицию и расскажу им, как этот сумасшедший убийца был гостем в моем доме. Я расскажу им и то, что мы здесь держим его ублюдка». Младший Брат заговорил, дрожа: «Я думаю, что Колхаусу Уокеру Младшему будет приятно, если ты расскажешь полиции все, что ты знаешь. Ты можешь рассказать им, что он — тот самый негр-маньяк, чей автомобиль лежит на дне Пожарного пруда. Ты можешь рассказать им, что он тот самый парень, что был у них и подал жалобу на Уилла Конклина и его живодеров. Ты можешь рассказать, что это тот самый черный сумасшедший убийца, который недавно стоял на коленях у кровати умирающей от ран. Ты не забыл? Напомнить?» Отец сказал: «Надеюсь, я не совсем понял тебя. Надеюсь, ты не защищаешь эту дикость? Кто виноват в Сариной смерти, кроме него самого? Кроме его проклятой черномазой гордыни? Небо свидетель, чем можно оправдать убийство людей и разрушение собственности?» Младший Брат вскочил столь резко, что стул его упал. Бэби проснулся и заплакал. МБМ был бледен и дрожал. «Что-то я не слышал подобной выспренности на Сариных похоронах, — воскликнул он. — Я не слышал тогда, чтобы ты говорил, что смерть и разрушение собственности непростительны».

Между тем Колхаус Уокер уже сам сделал кое-что для опознания собственной персоны. Оказалось, что через час после взрыва он сам, или другой чернокожий, оставил нужные письма в редакциях двух местных газет. Посовещавшись с полицией, редакторы решили не печатать их. Письма были написаны твердой рукой, и говорили они о событиях, приведших к атаке на пожарную команду. «Я хочу, чтобы презренный брандмейстер предстал перед моим судом. Я хочу, чтобы мой автомобиль был возвращен мне в его изначальной кондиции. Если эти условия не будут удовлетворены, я буду убивать пожарных и поджигать станции без устали. Если понадобится, я разрушу весь город». Издатели газет и полицейские чины решили, что в интересах общественного благополучия лучше не публиковать этих писем: одно дело одинокий маньяк, бунт — это другое дело. Отряды полиции, не поднимая шума, прочесывали негритянские кварталы и спрашивали о Колхаусе Уокере Мл. В соседних городах проводилась такая же операция. Отовсюду поступали одинаковые рапорты: это не из наших негров, это не наш.

Утром Отец на трамвае отправился в город. Он решительно прошагал по ступеням муниципалитета как известный и уважаемый член общины. Исследователь. Флаг, трепещущий на куполе здания, был, между прочим, его даром этому городу.

III

29

Родитель родился и вырос в Уайт-Плэйнс, штат Нью-Йорк. Он был единственным ребенком. В памяти остались пятна света и теплые дуновения летних дней в Саратога-Спрингс. Сады с дорожками отборного гравия. Он прогуливался со своей мамой мимо ярко выкрашенных больших отелей. Она была слабенькая женщина и умерла, когда ему было четырнадцать. Родитель посещал Гротон, а потом Гарвард. Штудировал немецкую философию. Зимой второго курса его занятиям пришел конец. Родитель Родителя, то есть Отец Отца, разбогател в Гражданскую войну, а затем усердно начал уничтожать свое состояние в далеко не блестящих по мудрости спекуляциях. Наконец состояние испарилось. Старик был из тех, кто не унывает в беде. Уверенность его росла с каждой потерей. В банкротстве он вообще казался сияющим триумфатором. Он умер внезапно, так и не потеряв своих совершенно необоснованных надежд. Его кипучесть, постоянный «завод» породили в одиноком сынке противоположные качества — осторожность, трезвость, усердие и хроническую меланхолию. Вступив в наследство, он вложил оставшуюся кучку долларов в маленькое производство фейерверков, принадлежавшее одному итальянцу. В конечном счете он завладел этим бизнесом, расширил продажу, купил фирму, производящую флаги, и зажил вполне комфортабельно. Он обеспечил себе даже армейские заказы во время филиппинской кампании. Он гордился своими успехами, но никогда, однако, не забывал, что учился в Гарварде. Он слушал лекции Уильяма Джеймса о принципах современной психологии. Страстью его стали исследования: он хотел избежать того, что великий Джеймс называл комплексом неполноценности перед самим собой.