Бегущий за ветром - Хоссейни Халед

После праздничного обеда мы с Бабой отправились в бар через дорогу от ресторана. Темное помещение было все пропитано ненавистным мне запахом пива. Мужчины в бейсболках и жилетах играли в бильярд, клубы дыма колыхались в неоновом свете над покрытыми зеленым сукном столами. На этом фоне я в своем спортивном пиджаке и отглаженных брюках и Баба в коричневом костюме выглядели не совсем обычно. Мы сели у бара рядом с каким-то стариком, голубые отсветы рекламы пива «Микалоб»^[27] придавали его морщинистому лицу болезненный оттенок. Баба закурил и заказал нам два пива.

– Сегодня я очень-очень счастлив, – возгласил он, обращаясь ко всем вообще и ни к кому в частности. – Сегодня я пью вместе с моим сыном. И налейте пива моему другу, – обратился отец к бармену, шлепая старика по спине.

В знак благодарности дедок приподнял шляпу и улыбнулся. Верхних зубов у него не было совсем.

Свое пиво Баба прикончил в три глотка и заказал еще. Я и четверти бокала не выпил, а Баба успел расправиться с тремя, поставил старику виски, а бильярдистам – большой кувшин «Будвайзера». Мужики качали головами, дружески хлопали отца по плечу и пили за его здоровье. Кто-то поднес ему огня. Баба закурил, ослабил галстук, высыпал перед стариком целую пригоршню двадцатипятицентовых монет и указал на музыкальный автомат.

– Скажи ему, пусть выберет свои любимые песни, – попросил он меня.

Дед понимающе кивнул и отдал Бабе честь, словно генералу. Заиграла кантри-музыка. Пир горой начался.

В разгар веселья Баба поднялся с места и, проливая пиво на посыпанный опилками пол, гаркнул:

– Пошла Россия на хер! Собутыльники, смеясь, громко повторили его слова. Растроганный Баба заказал по кувшину пива каждому.

Когда мы уходили, все настаивали, чтобы мы посидели еще немножко. Баба был все тот же и восхищал всех вокруг, неважно, Кабул это, Пешавар или Хэйворд.

Я сел за руль старенького отцовского «бьюика-сенчури», и мы поехали домой. По пути Баба задремал, послышался могучий храп, машину заполнил сладкий и резкий запах табака и спиртного. Однако стоило мне остановиться, как Баба очнулся и прохрипел:

– Езжай до конца квартала.

– Зачем, Баба?

– Езжай, и все.

Он велел мне припарковаться на стоянке в конце улицы, достал из кармана плаща связку ключей, вручил мне и указал на стоящий перед нами темный «форд» старой модели, длиннющий и широченный. Какого машина цвета, в темноте было не разобрать.

– Вот. Ее только подкрасить и новые амортизаторы поставить. Один мужик с моей заправки все сделает.

Глядя то на отца, то на машину, я взял ключи. Вот это сюрприз!

– Тебе ведь надо на чем-то ездить в колледж, – пояснил Баба.

Я крепко сжал ему руку. Глаза мои наполнились слезами, и я был рад, что темнота скрывает наши лица.

– Спасибо тебе, Баба.

Мы вышли из машины и сели в «форд». «Гранд Торино» – вот как называлась эта модель. Цвет – темно-синий, сказал Баба. Я объехал вокруг квартала, проверил тормоза, радиоприемник, поворотники. На стоянке у нашего дома я выключил зажигание и повторил:

– Ташакор, Баба-джан.

Я мог бы рассыпаться в благодарностях, мог бы расписать, как я ценю его доброту и как много он для меня сделал и делает. Но я не стал. Ведь Баба смутился бы и почувствовал себя неловко.

И я только повторил:

– Ташакор.

Он улыбнулся и откинулся на спинку сиденья, едва не касаясь лбом потолка. Мы молчали. Слышно было, как похрустывает остывающий двигатель. Где-то вдали завывала полицейская сирена.

Баба повернулся лицом ко мне:

– Как жалко, что Хасана нет сейчас с нами. Стоило ему произнести это имя, «Хасан», как горло мне сдавило словно тисками.

Я опустил окно и принялся ждать, когда ослабнет стальная хватка.

– Осенью я поступлю в колледж низшей ступени^[28], – сказал я отцу наутро.

Баба пил холодный черный чай и жевал семена кардамона – проверенное средство от похмелья и головной боли.

– Буду специализироваться на английском языке, – добавил я, борясь с внутренней дрожью.

– На английском?

– На литературном мастерстве. Баба в задумчивости отхлебнул чаю.

– Хочешь сказать, на сочинительстве. Рассказы будешь писать.

Я стоял, потупив глаза.

– А за сочинительство платят?

– Если прилично пишешь, да, – ответил я. – И если ты приобрел известность.

– А это легко – стать известным?

– У некоторых получается. Баба кивнул.