Кошмары Аиста Марабу - Уэлш Ирвин

Эту проблему я решил.

Учиться мне было легко, и никто до меня не докапывался. Иногда, если старик уходил в дневную смену, я скипал с уроков, чтобы посмотреть Уимблдон или Кубок мира. Я очень любил бывать дома один. Помню, в то лето я реально прикололся смотреть Уимблдон: был там один здоровый поц, никем не признанный теннисист, с мощной подачей, не могу вспомнить, как его звали, так он вышибал корифеев одного за другим и дошел аж до полуфинала. Помню, этот старый сноб Дэн Мэскел назвал его «подводной миной». Таким был и я в школе и в районе – «подводной миной». Я не был настолько популярным, чтобы стать одним из крутков, но имел угрожающий вид, и связываться со мной было опасно. Крутки это знали, и я был в курсе.

Вместо того чтобы укреплять свои позиции и застолбить себе место бойцового пса одной из школьных или районных банд, я избегал их и собрал свою шайку. Я хотел быть главарем. Мои пацаны все были людьми неприспособленными: они были либо слишком спокойными, как Пит, либо слишком умными, как Брайан, либо слишком не от мира сего, как Пенман, или же слишком неряшливыми и тупоголовыми, как Дикси и Вилли, чтобы вписаться в другие банды.

Тем летом я прямо сгорал от желания трахнуться. Должно быть, я действительно дошел до ручки, если однажды прихватил в мужском туалете некого Алана, или Алека Монкера. Этот парень ходил в сером пальто из бобрика зимой, а летом носил школьный пиджак (это у нас-то!) и всегда был такой чистенький, аккуратненький, как будто мамочка все еще помогала ему одеваться.

Этот маменькин сынок был, однако, весьма общительным парнем. Он вроде как подружился с нами, видимо, в школе его так доконали, что он искал компанию, которая могла бы его защитить. Однажды он вписался подыграть мне, когда я изображал мага, будто я его гипнотизирую:

– …спать, спать… …спать…

…он пересрался, это было заметно; глаза открылись, как окна на экране компьютера. На дисплее все выглядело как надо, но внутри много еще было всякой всячины, что-то таилось там, за девичьими глазами. Я поднял ногу и с силой пнул придурка коленом в пах…

…яйца надо прикрывать…

…согнувшись вдвое от боли, он пронзительно крикнул, как раненое животное. Я подхватил, передразнивая его, с ледяным спокойствием смакуя его взгляд, полный страха и трепета.

Тони однажды сыграл со мной такую шутку. Дело было у нас дома. А в общем Тони был что надо: сильно никогда меня не бил. В основном он лупил Бернарда, я, бывало, любил посмотреть, как он пиздит этого пидора.

Интересно, что после таких вот выходок я всегда дерьмово себя чувствовал. Мне было грустно и уныло, вероятно, я просто сожалел о случившемся. Интереснее всего, что я сожалел вообще, не имея в виду конкретного человека, которого я обидел. Своих жертв я ненавидел еще больше. Но после я всегда пытался загладить вину, совершить что-то хорошее, например, уступить место в автобусе какому-нибудь старому пердуну или помыть маме посуду. Но только когда я поступал с кем-нибудь так, как с этим маменькиным сынком, я чувствовал энергию жизни, чувствовал себя на коне. И хотя потом мне действительно было не по себе, все же не настолько, чтоб это могло останавливать меня в каждый конкретный момент.

Однажды мы с Брайаном и Пенманом сидели в мужском сортире; парни курили, меня же курево никогда не интересовало. Мы чисто зашли пробздеться, а тут вдруг заходит, кто бы вы думали? Тот самый маменькин сынок. Его обеспокоенное заячье выражение порадовало мой глаз, я почувствовал сухость во рту. Горло мое как будто сжалось, а губы слиплись, так что мне пришлось облизать их, чтобы открыть рот.

– Взять его! – заорал я и, приставив нож, впихнул его в ближайшую кабинку.

– Стрэнджи, что ты делаешь, придурок! – крикнул Брайан.

– Давай, давай… ори, мать твою! – задыхался я. Я заставил маменькиного сынка надрачивать мне хуй.

– Медленно… не то прирежу, мать твою… мягче, – командовал я, а он нежно оттягивал мой конец, округлив от страха глаза. Несмотря на то что парни ржали и поминутно стучали в дверь, я завелся и спустил прямо на черный пиджак этого слащавого мудака.

Я быстро заправился и открыл дверь.

Пенман и Брайан попадали со смеху, когда готовый расплакаться маменькин сынок наконец-то показался из кабинки, а за ним вышел я с гнусной улыбочкой на роже.

Хотя все мои дружки посмеялись над этой выходкой, но некоторое время после этого они напрягались, будто я, как и Бернард, стал пидором. Я винил во всем маменькиного сынка и вынашивал план жестокой мести. Если бы этот гад не был таким немощным и чистеньким, как девчонка, я бы никогда так не облажался. Я ненавидел шдорасов, меня тошнило от самой мысли, что эти больные уроды суют свои концы друг другу в сраку. Я б их всех кастрировал.