Джентльмены и игроки - Харрис Джоанн

Борродс не сумел скрыть облегчения. Компьютеры — вот его поле деятельности. Никаких неприятных разговоров с людьми, никаких противоречий, никакой лжи, ничего, кроме машин для программирования и декодирования. Я знал, что всю неделю компьютеры барахлили — вирус, говорили мне, — в частности, электронная почта полностью зависла, к моему великому удовольствию, а кафедру информатики сослали на несколько дней в библиотеку.

— Простите, мистер Честли... — Снова этот взгляд человека, которому в последнюю минуту отсрочили приговор. — Долг зовет.

В конце перерыва, не раньше, я обнаружил у себя в ячейке записку Слоуна, написанную от руки. Правда, Марлин утверждает, что отправила ее еще в начале первого урока. Но с утра навалилась куча неприятностей: Грахфогель отсутствует, Китти подавлена, Грушинг делает вид, будто ничего не случилось, а сам помят и бледен, с синяками под глазами. Я слышал от Марлин (которая всегда все знает), что сегодня он ночевал в Школе; очевидно, не был дома со вторника, когда анонимка разоблачила его давнюю супружескую неверность. Китти винит во всем себя, говорит, что подвела Грушинга, и боится, что из-за нее этот неизвестный осведомитель докопался до правды.

Грушинг это отрицает, но держится с нею отчужденно. Очень по-мужски, замечает Марлин, настолько погружен в свои несчастья, что не замечает жуткого состояния Китти.

Не считаю нужным это комментировать. Я не могу принять чью-то сторону. Надеюсь, что они все-таки смогут работать вместе. Не желаю терять ни Китти, ни Грушинга, особенно в этом году, когда все катится под откос.

Но маленькое утешение все же есть. Эрик Скунс оказался просто каменной стеной в этом неожиданно ослабевшем мире. Когда все хорошо, с ним трудно общаться, когда же все плохо, он стал самим собой, без единой жалобы (и даже с какой-то радостью) принял на себя обязанности Грушинга. Конечно, он хотел бы сам заведовать кафедрой. И даже справился бы с этим, хотя не столь обаятелен, как Грушинг, и слишком мелочен в административных вопросах. Но с годами характер у него испортился, и только в трудные времена я вижу настоящего Скунса, того молодого человека, которого я знал тридцать лет назад: добросовестный, энергичный, настоящий демон в классе, неустанный организатор, юноша в расцвете сил.

«Сент-Освальд» умеет все это гасить. Активность, честолюбие, мечты. Я размышлял об этом, сидя в общей преподавательской за пять минут до конца перерыва, со старой коричневой кружкой в одной руке и черствым диетическим печеньем (из общих запасов — надо же когда-нибудь окупить свои взносы) в другой. В это время здесь всегда полно народу, как на вокзале, изрыгающем во все стороны потоки пассажиров. Завсегдатаи на своих местах: Роуч, Пуст (странным образом присмиревший) и Изи, все трое в эти последние пять минут перед занятиями погрузились в чтение «Миррор»; Монумент спит, Пенни Нэйшн с Китти в девичьем уголке, мисс Дерзи читает книгу, юный Кин заскочил передохнуть после обеденного дежурства.

— Вот и вы, сэр, — сказал он, увидев меня. — Мистер Слоун вас искал. Кажется, послал вам сообщение.

Сообщение? Может, электронное письмо? Этот человек ничему не учится.

Слоун сидел у себя в очках для чтения и щурился на монитор. При моем появлении он немедленно их снял (он следит за тем, как выглядит, а очки с толстыми линзами скорее подойдут пожилому ученому, чем бывшему регбисту).

— Ну и долго же вы, черт бы вас побрал.

— Простите, — мирно сказал я. — До меня, видимо, не дошло ваше сообщение.

— Чушь. Вы никогда не удосужитесь проверить почту. Мне это надоело, Честли, надоело, что я должен вызывать вас к себе, будто пятиклассника, который не сдает курсовых.

Я не удержался от улыбки. Я ведь и правда люблю его. Он не Костюм — хоть и старается, да помогут ему боги, — и злится он как-то искренне, чего нет и в помине, например, у Главного.

— Vere dicis?[45] — вежливо поинтересовался я.

— Вы бы хоть это прекратили. Мы тут влипли по уши, и это, черт подери, ваша вина.

Я посмотрел на него. Он не шутил.

— В чем дело? Очередная жалоба?

Я подумал о порванном блейзере Пули, хотя, конечно, тут за дело взялся бы сам Боб Страннинг.

— Хуже. Колин Коньман сбежал.

— Что?

Пэт глянул на меня.

— Вчера, после того как вы с ним потолковали на перерыве. Взял сумку, вышел, и никто, вообще никто — ни родители, ни друзья, ни одна живая душа, черт возьми, — не видел его с тех пор.

Воскресенье, 31 октября

Канун Дня всех святых. Мне всегда нравился этот праздник. И ночь в особенности. В отличие от Ночи костров с ее крикливо-пышными игрищами (какая все-таки безвкусица — дети празднуют мучительную смерть человека, виновного лишь в том, что слишком высоко метил).

Верно, у меня всегда была слабость к Гаю Фоксу. Может, потому, что я в сходной ситуации — одинокий заговорщик, полагающийся только на себя, чтобы защититься от чудовищного противника. Но Фокса предали. У меня же нет союзников, нет никого, с кем можно обсудить подрывные планы, и предать меня может лишь собственная неосторожность или глупость.

Меня подбадривает мое знание — ведь я работаю в одиночку, и иногда так хочется разделить с кем-нибудь торжество и волнение моего неустанного мятежа. На этой неделе конец новой стадии моей операции. Пикадор сыграл свою роль, на арене пора появиться матадору.

Началось с Коньмана.

Даже жаль, он мне очень пригодился в этом триместре, и я ничего не имею против него лично, но рано или поздно ему все равно пришлось бы исчезнуть; и, кроме того, он слишком много знал (пусть и не догадываясь об этом).

Конечно, ожидался кризис. Как все художники, я люблю провоцировать, и реакция Честли на мое скромное заборное произведение превзошла все ожидания. Само собой, он нашел ручку и сделал должные выводы.

Да, они очень предсказуемы, эти сент-освальдские учителя. Нажми кнопку, поверни выключатель и смотри, как они пляшут. Коньман был уже готов. Честли — на взводе. За пачку «Кэмела» «солнышки» согласились подогреть паранойю старика; мне лишь оставалось сделать то же самое с Колином Коньманом. Все было готово, оба героя рвались в бой. Дело было лишь за решающей схваткой.

Не было никаких сомнений, что он ко мне придет. «Представь, будто я твой классный руководитель» — и он представил. В четверг после обеда бедняжка прибежал ко мне в слезах и все выложил.

— Так, успокойся, Колин. В чем именно обвинил тебя мистер Честли?

Он рассказал, всхлипывая от жалости к себе.

— Ясно.

Сердце у меня заколотилось. Началось. Теперь уже не остановишь. Мой гамбит окупился с лихвой. Теперь осталось лишь наблюдать, как «Сент-Освальд» сам себя раздирает на части.

— Что мне делать? — Коньман был на грани истерики, его узкое лицо припухло от слез. — Он скажет маме, вызовет полицию, меня могут даже исключить...

Ах исключить! Страшный позор. В неформальной иерархии исключение хуже родителей и полиции.

— Тебя не исключат, — говорю я твердо.

— Откуда вы знаете?

— Колин, посмотри на меня. — Он в отчаянии мотает головой. — Посмотри, говорю.

И он смотрит, все еще дрожа, но начавшаяся было истерика утихает.

— Послушай меня, Колин. — Короткие фразы, взгляд в упор, уверенный вид. Этим пользуются учителя, а также врачи, священники и прочие фокусники. — Слушай внимательно. Тебя не исключат. Ты сделаешь, как я скажу, поедешь со мной, и все будет хорошо.

Он ждал меня, как ему было велено, у автобусной остановки рядом со служебной парковкой. Было без десяти четыре, и уже начинало темнеть. Урок у меня закончился на десять минут раньше (в виде исключения), и улица была пуста. Я притормаживаю напротив остановки, Коньман быстро забирается на переднее сиденье, бледный от ужаса и надежды.

— Не волнуйся, Колин, — мягко произношу я. — Я отвезу тебя домой.

Изначально такого замысла у меня не было. Поверьте. Можете назвать это безрассудством, если хотите, но, когда мы выехали из «Сент-Освальда» на улицу, уже размытую октябрьским дождем, у меня все еще не было точного плана, что делать с Колином Коньманом. Я человек педантичный и не люблю ничего оставлять на волю случая. Но иногда лучше положиться на интуицию. Этому меня научил Леон, и нужно признаться, что лучшие из моих деяний не планировались совершенно — просто вдохновенные порывы гения.

Так случилось и с Колином Коньманом — идея пришла на ум внезапно, когда мы проезжали мимо городского парка.

Хэллоуин всегда был одним из любимых праздников. Еще в детстве он мне нравился куда больше Ночи костров, которая вызывала у меня смутное недоверие. Этот коммерческий дух — на всех углах торгуют сахарной ватой, это дикое веселье перед большим вертелом. Но хуже всего — Всеобщий костер, который ежегодно загорается в местном парке, и публика en mass скапливается у огромного и опасного пожара и глазеет на посредственные фейерверки. Тут же часто устраиваются аттракционы, где всем заправляют циничные цыгане в надежде урвать куш; стоит ларек с хот-догами, будка «Проверь свои силы» (Побеждают все!), тир, где в качестве призов подвешены за шею мишки, побитые молью, там продавец сочных карамельных яблок (коричневых, под слоем ломкой ярко-красной карамели) и множество карманников, ловко прокладывающих путь в праздничной толпе.