Рябиновый мед. Августина - Знаменская Алина

Одно оставалось отцу: молиться.

По вечерам после службы, оставшись в храме один, он молился всем святым воинам, клал земные поклоны бесчисленные.

Только лишь образа, освещенные дрожащим светом восковых огарков, видели отца Сергия таким: смиренным, покорным, просящим.

Ни домашние, ни тем более прихожане не подозревали, что их батюшка способен так истово, самозабвенно молиться, с обильными слезами, стекающими в начинающую седеть бороду. Обычно во время службы он виделся прихожанам как повелитель, как мудрый и сильный пастырь, знающий, куда вести свое стадо. Ныне в его уединенных молитвах присутствовало столько страстной мольбы и слез, что, поднимаясь с колен, он оказывался совершенно опустошенным. И чтобы не явиться таким пред всевидящее око супруги, он частенько после подолгу стоял на берегу и любовался закатом или же спускался к воде, сидел на траве, наблюдая неспешное течение Учи, игру мальков на мелководье или беспокойную деятельность ласточек.

Никогда отцу Сергию не доводилось брать в руки ружье или же удочку.

По молодости некогда было — много времени и сил отдавал службе и общественной деятельности. Хотелось все успеть. Теперь, когда возникла острая необходимость в общении с природой, он понял вдруг, что уже не сможет убить живое существо, будьте волк или карась, все едино. Когда в нем появилась эта нежданная жалость ко всему живому? Эта боль обо всех, берущая за сердце так, что трудно дышать…

Духовные перемены, незаметно происходящие внутри, наблюдала лишь его удивленная душа. Внешне он оставался все тем же отцом — добрым, но строгим, иной раз и суровым. Впрочем, с подросшими детьми все больше шутил. Вот и с подружкой дочери, Асей, он взял в разговоре все тот же шутливый тон, хотя иной раз хотелось и пожалеть. Легко ли девочке так рано остаться без родителей?

Только у самого моста, прощаясь, он сказал вдруг совершенно серьезно, чем удивил Асю:

— Давай, дочь моя, договоримся. Что бы ни случилось… Если тебе даже только погрезилось, что может что-то случиться, ты сразу придешь ко мне. Хорошо?

— Хорошо, батюшка.

Ася шагала по тропинке в сторону Буженинова и улыбалась. И что плохое может с ней случиться, когда теперь она как раз ждет от жизни только хорошее? Одного только счастья, от предчувствия которого замирает сердце и томительно жжет внутри?

Приятно идти по утоптанной проселочной дороге вдоль берега с его камышами и кувшинками, слушать доносящийся из-за реки вечерний перезвон городских колоколов, ощущать свою легкость и молодость, нести с собой грусть и спасительные мечты, которые частенько молодым девицам благополучно заменяют действительность.

На лугах по обе стороны тропинки тут и там пестреют колокольчики, ромашки и лютики. Розовый клевер покачивает головками, высоко-высоко в небе висит жаворонок, часто-часто взмахивая крыльями. Его песня разносится вокруг, улетая в поля…

Стоял июль — месяц душистых ягод, краса лета, зеленое пиршество года. Цвела липа, наполняя окрестности медовым запахом. В полях за Останковом бабы ворошили сено. И все это — тепло солнца, спелость земляники, душистые травы, песня жаворонка, — все вместе как-то так ловко подхватило Асино настроение и закружило по-своему, как хотелось озорному месяцу июлю.

По мере того как она удалялась от города и приближалась к замку, нечаянно-негаданная радость откуда ни возьмись замаячила, приблизилась, пробралась внутрь ее существа и начала там свой праздник. Это было ничем не объяснимое состояние. Она не понимала его причины, но не противилась ему.

Асе захотелось кружиться и петь, и она позволила себе закружиться и запеть. Кружась и напевая, она не услышала вовремя скрипа колес, а когда тень почтовой коляски настигла ее, она смущенно отошла с дороги, уступая место двум лошадкам.

Бричкой правил важный усатый кучер, пассажиром был господин в клетчатой крылатке и английского фасона кепи. Неужели пассажир мог наблюдать, как она кружится? Какой конфуз! Ася вспыхнула.

Больше всего ее занимало в тот момент, заметил ли путешественник ее легкомысленные пассы на дороге, и она, нахмурясь, — взглянула ему прямо в лицо. И только она это сделала, сердце выстрелило в голову, румянец затопил щеки, и она не сумела скрыть своего удивления.

Незнакомец по-своему растолковал отразившиеся на лице девушки эмоции, велел кучеру остановиться и, перегнувшись через борт коляски, спросил:

— Мадемуазель, может быть, вас подвезти?

— Лев! — вырвалось у нее, когда не осталось сомнений в том, что это действительно он. Глядя в веселые приветливые глаза под козырьком щегольского летнего кепи, она с опозданием поняла, что допустила неучтивость и немыслимую для девушки вольность, и что она уже не тринадцатилетнее дитя, и что, возможно, он вовсе забыл ее и, конечно же, не узнает… Но дело было сделано.

Путешественник в бричке на секунду опешил. Внимательно вглядываясь в темно-серые, цвета грозового неба, взволнованные глаза девушки, в ее привлекательное строгое лицо с легкими крылышками бровей, он все же не смог узнать ее. Заинтригованный, он выпрыгнул из коляски и велел кучеру потихоньку ехать, тогда как сам направился к Асе. Она уже понемногу начала справляться со смущением.

— Не припомню… мы знакомы?

— Не припомните! В таком случае вынуждена отказаться от вашего предложения, — притворно сокрушаясь, вздохнула Ася. — Я не сажусь в бричку к незнакомым мужчинам.

— Но вы назвали мое имя. Я буду не я, ежели не разгадаю эту загадку.

Они пошли рядом. Некоторое время Лев молчал, сбоку взглядывая на девушку, теряясь в догадках.

— Умоляю вас, хоть одну подсказку. Всего одну! Ася задумалась.

— Пожалуй, я подскажу вам. Моя подсказка будет состоять из трех слов. Лошадь. Форель. Король.

Лев молча шел рядом с ней, добросовестно размышляя, и она успела поймать себя на мысли, что он, настоящий, конечно же, весьма отличается от того прежнего, поселившегося в стране ее детских грез. Это был взрослый человек, черты лица которого успели утратить юношескую мягкость и приобрели мужскую завершенность линий, большинство из которых были прямыми, короткими, резкими. И только глаза, сохранившие прежний веселый блеск, соединяли нового Льва с тем, прежним,

придуманным. Думая так, она совершенно успокоилась, пришла в себя. От первого сильного всплеска эмоций не осталось и следа.

— Лошадь… форель… король… — медленно повторял он, не сводя с нее глаз. Что-то мелькнуло в его взгляде, он даже приостановился, словно надеясь в ее облике найти недостающее звено головоломки. — Лодка… костер… — выстраивал он предполагаемую цепочку, цепко следя за выражением лица своей спутницы. Но она отвернулась и с легкой улыбкой смотрела в сторону. — Стойте! — радостно закричал он. — Я вспомнил! У вас редкое и очень красивое имя…