Девятнадцать минут - Пиколт Джоди

Джордан переступил с ноги на ногу.

— Эй!

— Секунду, друг, — ответил один из охранников, махнув ему рукой, не поворачиваясь.

На экране опять появился репортер, его волосы развевались, словно парус под легким ветерком. За ним виднелась кирпичная стена здания школы.

— Коллеги вспоминают Эда МакКейба как преданного своему делу учителя, который всегда был готов пройти пешком лишнюю милю, чтобы помочь ученику, и как страстного любителя путешествий, который часто говорил в учительской о своей мечте пройти пешком по Аляске. Мечте, — скорбно проговорил репортер, — которой не суждено сбыться.

Джордан взял журнал и с такой силой пропихнул в щель, что тот упал на пол. Оба охранника сразу же обернулись.

— Я пришел, чтобы увидеться со своим клиентом, — сказал он.

Льюис Хьютон не пропустил ни одной лекции за девятнадцать лет своего преподавания в колледже Стерлинга, до сегодняшнего дня. Когда позвонила Лейси, он уехал в такой спешке, что даже не подумал оставить записку на двери аудитории. Он представил, как студенты ждали его появления, чтобы записать каждое слово, слетающее с его губ, словно сказанное им было безупречно.

Какое слово, какая банальность, какое замечание, брошенные им, довели Питера до такого?

Какое слово, какая банальность, какое замечание могли бы остановить его?

Они с Лейси сидели во дворе и ждали, когда полиция покинет их дом. И они ушли — по крайней мере, один из них, — вероятно, чтобы продлить ордер. Льюису и Лейси нельзя было заходить в дом до окончания обыска. Некоторое время они стояли в дверном проеме и смотрели, как мимо них время от времени офицеры проносили сумки и коробки с вещами, которые Льюис ожидал увидеть, — компьютеры, книги из комнаты Питера, и с теми, что стали для него неожиданностью, — теннисная ракетка, большая упаковка непромокаемых спичек.

— Что нам делать? — пробормотала Лейси.

Он покачал головой, не в силах сказать ни слова. Для одной из своих статей о ценности счастья он проводил опрос пожилых людей с суицидальными наклонностями.

— А что нам остается? — спрашивали они, и тогда Льюис не смог понять это полное отсутствие надежды. Тогда он не мог представить, что жизнь может оказаться настолько горькой, что невозможно придумать, как все исправить.

— Мы ничего не можем сделать, — ответил Льюис, и он действительно так считал. Он смотрел на офицера, выносившего стопку старых комиксов Питера.

Когда он только приехал и подошел к Лейси, которая ходила взад-вперед по дорожке, она бросилась к нему в объятия.

— Почему? — рыдала она. — Почему?

В этом вопросе была тысяча других, но Льюис не знал ответа ни на один из них. Он держался за жену, словно она была соломинкой в бурлящем потоке, и тут заметил глаза соседки через дорогу, выглядывавшей из-за занавески.

Вот тогда они и перешли на задний двор. Они сидели на качелях в окружении голых ветвей кустарников и тающего снега. Спина Льюиса была идеально ровной, а пальцы и губы занемели от холода и шока.

— Ты думаешь, — прошептала Лейси, — это наша вина? Он внимательно посмотрел на нее, восхищаясь ее смелостью: она облекла в слова то, о чем он не позволял себе даже думать. Но что еще им оставалось говорить друг другу? Выстрелы были. И их сын в этом замешан. Нельзя отрицать факты, можно только изменить призму, через которую на них смотреть. Льюис склонил голову.

— Я не знаю.

Где же начинать искать возможные причины? Случилось ли это потому, что Лейси слишком часто брала Питера на руки, когда он был маленьким? Или потому, что Льюис делал вид, что смеется, когда Питер падал, надеясь, что малыш не заплачет, если будет думать, что нет причин плакать? Следовало ли им тщательнее следить за тем, что он читал, смотрел, слушал… или жесткий контроль привел бы к такому же результату? А может, дело в комбинации воспитаний Льюиса и Лейси? Если из ребенка супругов ничего не вышло, значит, пара не справилась.

Дважды.

Лейси разглядывала замысловатый узор кладки под своими ногами. Льюис помнил, как мостил кирпичами задний дворик. Он сам разровнял песок и выкладывал кирпичи. Питер хотел помочь, но Льюис не разрешил: кирпичи были слишком тяжелыми.

— Ты можешь пораниться, — сказал тогда он.

Если бы Льюис не оберегал его так сильно, если бы Питер ощутил настоящую боль, возможно, он не смог бы причинить боль другим?