Песнь камня - Бэнкс Иэн

— Нет, оставьте его. — Смотрит на меня. — Какой стыд, Авель; испортить такую чудную мелодию.

— Вы считаете? Мне казалось, я ее улучшил. Это же просто мелодия, в конце концов. Жизнь тут ни при чем.

Она хохочет, откинув голову. В глубине рта мерцает золото.

— Да, Ав, пожалуй, — отвечает она. Бутылкой машет в сторону клавиш, — Тогда играйте. Играйте что хотите. Это наша вечеринка, но рояль ваш. Решайте сами. Нет. Вальс. Сыграйте вальс. Мы с Морган потанцуем. Вы умеете играть вальс, Ав?

Я смотрю на тебя, милая моя. Ты щуришься. Я пытаюсь разглядеть в твоих глазах отблеск понимания. Наконец слегка кланяюсь:

— Вальс — Встаю, открываю табурет и листаю ноты внутри. — Ну вот.

Поднимаю крышку и ставлю ноты на пюпитр. Играю по нотам. Читаю, играю, порой добавляя скучную завитушку, просто проводник значков на бумаге, звуков в голове композитора, структуры произведения; предлог для объятия, фонограмма для кокетства, ухаживаний, спаривания и поисков судьбы.

Закончив, я оглядываюсь, но вас с лейтенантом нет. Солдаты и их пошатывающиеся завоевания аплодируют, затем мужчины наваливаются на меня, хватают, связывают руки и ноги вышитой тесьмой от колокольчиков для вызова слуг и напяливают на голову шлем от стоящих у стены доспехов. Запертое в шлеме, мое дыхание отдается в ушах; я обоняю собственные выдохи, и пот, и металлический аромат древности. Обзор сужается до крошечных прорезей решетки в старинной стали. Голова бренчит изнутри о металл, когда они поднимают меня и волокут, связанного, во двор, где меня раскачивают, крутят, и картина дико вращается, — пушка мерцает в огнях прожектора, костра и отблесков на брусчатке. Они поднимают черную чугунную решетку над колодцем, гремят цепями, выуживая бадью, ставят ее на грубые булыжники, обрамляющие отверстие, и запихивают меня внутрь — край бадьи врезается в спину, а колени упираются в подбородок. Потом с хохотом сталкивают меня в колодец, сначала придерживают на веревке, затем роняют. Я легко лечу; гремит цепь, и свистит ветер.

Удар вышибает из меня сознание; меня бьет об стену затылком, потом лбом, сначала воспламенив полосу огня через спину, затем пронзив нос копьем боли.

Я сижу, ошеломленный, а вокруг булькает вода.

Глава 14

Я смутно осознаю боль, холод и вкус металла.

Оцарапанный, оцепенелый, пытаюсь покачать головой — сижу на деревянном троне, что восстал среди илистых остатков вод из этой дыры ушедших, на троне, что замер на скрытом постаменте из булыжников, не меньше века душивших сие украшение, — все еще в железной короне, в изодранной мантии непритязательного призвания. Вода сочится вокруг меня, подо мною, леденя и истощая.

Гляжу вверх, обзор закрыт железной маской.

Однажды я уже был здесь, в ранней юности. Ребенком. Хотел заглянуть за небеса.

Я где-то прочитал, что из достаточно глубокой дыры в ясный день можно разглядеть звезды. Ты была в замке, приехала с редким визитом. Я уговорил тебя помочь мне с моим планом; ты смотрела, широко раскрыв глаза, прижав кулак ко рту, как я поднимаю бадью, ставлю ее на парапет и забираюсь внутрь. Я попросил меня отпустить. Дальнейший спуск оказался ощущением едва ли менее сильным, нежели то, которому подвергли меня солдаты лейтенанта. Я не сделал поправку на выросшую тяжесть бадьи, на твою слабость или склонность отходить и позволять случаться должному случиться. Держа ручку, ты слегка напряглась, когда я столкнул бадью с каменного края колодца. Лишившись поддержки парапета, я тотчас нырнул. Ты тихонько взвизгнула, сначала попыталась ручку удержать — она дернулась и приподняла тебя на цыпочки, — а потом отпустила.

Я упал в колодец. Ударился головой. Увидел звезды.

Тогда до меня не дошло, что я, в некотором роде, осуществил свой план. Я увидел огни — странные, смутные и причудливые. Лишь потом я связал визуальные симптомы того падения и стилизованные звезды и планеты, которые обычно видел в комиксах, когда герой получал аналогичный удар. Тогда же я сначала просто оцепенел, затем испугался, что утону, затем успокоился, поняв, какая мелкая вода под бадьей, и наконец одновременно разозлился на тебя за то, что меня отпустила, и испугался, что скажет Мать.

Высоко вверху ты склонилась над колодцем — силуэтом. Так четко очерченная, что я различал, как ты отводишь волосы, чтобы они не коснулись камней или веревки. Ты окликнула меня, спросила, все ли со мной хорошо.