Тоже Родина - Рубанов Андрей

Я звоню ему каждый день. Мое время дорого, я быстр и крепок. Постоянно в тонусе. Упруг, как шарик литой резины. Одет просто и хорошо. Всесторонне развит. Непрерывно возбужден. Моя работа — о, с ней все просто. Не знаю никого, кто бы работал лучше, чем я. Правда, рассказы и романы не написаны, я решил написать их как-нибудь потом.

Во вторник земеля докладывает, что почти готов. Я высылаю водителя, забрать паспорта добровольцев.

В среду он клянется, что приедет утром четверга.

В четверг, в восемь утра, меня арестовали. В моем кармане лежали паспорта людей из Серпухова. В половине девятого везли на допрос, а мой телефон трезвонил каждые пять минут. Это армейский друг, земеля, сержант Лакомкин, приехав на Павелецкий вокзал, искал меня, чтоб я повел его в новую жизнь.

Потом я сел. Шасси, закрылки выпущены. Я больше никогда не видел своего друга.

Из разговоров со следователем — а они продолжались почти два года — выяснилось, что владельцам паспортов здорово потрепали нервы.

Отсидев свое, я твердо решил разыскать сержанта. Выслушать все, что он обо мне думает. Получить в рыло. Как-то компенсировать ущерб. Когда я представлял себе ситуацию его глазами, мне становилось дурно. Прилетает из Москвы некто лощеный, трясет деньгами, зовет за собой — а потом появляются менты, вяжут всех и бьют.

Мы ушли на дембель двадцать лет назад. Последний раз мы виделись тринадцать лет назад. Я освободился из тюрьмы десять лет назад.

Я все собирался поехать к нему, повиниться, подставить щеку для удара, но за десять лет так и не собрался. Я и не заметил, как пролетели эти десять лет.

Надеюсь, он жив. Надеюсь, он счастлив.

Иногда — редко, один раз в два года, — я тоже бываю счастлив, резким, плотным счастьем, но все равно не таким, как в восемьдесят девятом, за три месяца до дембеля, когда бежал сквозь влажное утро, имея на груди надпись: «А правильно ли ты живешь?».

Носки

Мы — трое — пили всю ночь.

Один из нас, по слухам, недавно убил человека, и теперь излучал ауру трагедии. Второй жил карточной игрой и аферами, он был тих, немногословен и вел себя, как малый, знающий все на свете. Такой многоопытный скромник есть в любой компании — как правило, он на два или три года старше остальных, и часто его речи снисходительны.

Третий участник застолья считался наивным новичком, так было всем удобнее, в том числе и ему самому. По большей части он молчал и слушал.

Так бухают за липким столом портового притона три пирата, едва сошедшие со своей неказистой, но быстроходной посудины; добыча на сей раз невелика, но ее хватило на несколько бутылок вина и несколько ломтей хлеба; поддергивают засаленные манжеты, скалят желтые зубы, раскуривают трубки черного табака и смотрят друг на друга взглядами приязненными, но и настороженными.

Ну, я не курил. Считал себя спортсменом. И не налегал на спиртное. Молчал и слушал.

— Да, ты много не пей, — усмехались двое других. — Тебе утром ехать.

В ответ я кивал и смотрел в окно на дома напротив. Число их этажей не поддавалось счету. Город был огромен, он возбуждал меня. Размах — вот ради чего я сюда перебрался.

Над столом повисали фразы, почти всегда небрежно-многозначительные. Говорили о том, кто кому должен. Кто отдает и кто не отдает. Кто хочет отдавать, но не может, а кто чересчур много о себе возомнил и не желает отдавать, хотя вполне способен. Иногда я не все понимал. Многие важные слова, существительные и глаголы, маскировались жаргоном или жестами. Уловив два или три раза одну и ту же непонятную формулу, я по контексту угадывал значение, незаметно радовался и вслушивался дальше.

К полуночи я четко понимал, что такое «вилы», «швырялово» и «клюшка с брюликами». В половине первого мне стало стыдно: как я дожил до своих двадцати лет, ничего не зная про «швырялово»? Это же так просто.

Я вырос в маленьком городе. Там жили без размаха. Тоже пили ночами напролет, но говорили главным образом о том, кто с кем переспал. Громко бранились, били стаканы. Часто пьянки заканчивались драками. Оказавшись меж новых друзей, я увидел разницу. Новые друзья из большого города разговаривали очень тихо. Чтобы никто не подслушал. Пили много, но редко, никогда не опускаясь до дурного куража.

— Ты много не пей. Коньяк не трогай. Хлебни вина — и ложись спать. В семь утра поедешь.

Из нас троих я один имел водительские права, и назавтра предполагался дальний перегон машины.