Чужая невеста - Волчок Ирина

Господи, что же это делается?! Они знакомы всего несколько часов. Не считая того, что она — чужая невеста. Кто он для нее? Совершенно посторонний человек, появился и исчез… «Посторонних тут нет», — вдруг вспомнил Алексей и о6радовался неизвестно чему. Ну, чему ты радуешься? — пытался образумить он себя. Это еще ничего не значит. Она относится к тебе как к… тете Наде.

Может быть. Ну и пусть. Лучше пусть относится как к тете Наде, чем как к Марку. А дальше видно будет.

Алексей решительно натянул старые, затрепанные шорты, которые обычно надевал только дома, несколько смущенно оглядел себя в большом мутном зеркале ободранного шифоньера и вышел из дому.

Океана ждала его на веранде, сидя в окружении полусонного Буксира, суматошных цыплят и жадно следящей за ними кошки, и рассказывала всей этой живности о преимуществах мирного сосуществования. Услышав его шаги, она вскочила, подхватила со ступенек пустое ведро и нетерпеливо сказала:

— Ну, сколько ждать можно? Солнца совсем мало осталось, так и не позагораем как следует!

Обернулась к нему, скользнула взглядом по его фигуре и откровенно восхищенно ахнула:

— Какой вы красивый, просто необыкновенно! Можно, я потрогаю? — не ожидая ответа, она шагнула к нему и вдруг приложила к его груди маленькую прохладную ладошку.

Алексей быстро перехватил ее руку, закрыл глаза и стиснул зубы, чувствуя, что сейчас он заплачет, или засмеется, или сгребет чужую невесту в охапку и унесет ее далеко-далеко… в свой дом на берегу Ленты. И если Марк или кто-нибудь еще придет, чтобы отобрать ее у него, он встанет на пороге с отцовским ружьем…

— Я, наверное, никогда так не загорю, — завистливо сказала Оксана. — И Марк не разрешает. Говорит, загар вреден для здоровья.

Алексей с трудом разжал пальцы, выпуская ее руку, и открыл глаза, медленно возвращаясь к действительности. Оксана стояла перед ним, помахивая пустым ведром в одной руке, а другую поднеся близко к левому плечу, и сравнивала цвет кожи. Вздохнула, разочарованно щелкнула языком и подняла на него безмятежные медовые глаза:

— Ну, ладно, что ж теперь… Пойдем, да?

И вдруг запнулась, встретившись с ним взглядом, застыла, не отрываясь от его напряженных, горячих, серьезных глаз… Нахмурилась, отвернулась и пошла по ступенькам веранды вниз, в теть Надин сад-огород, в свое царство, в свои дриадские владения

Пусть не сейчас, пусть даже не скоро… Ничего, он подождет. Господи, какой она еще ребенок… Он будет ждать столько, сколько нужно. И дождется. И пусть он сдохнет через две секунды вот на этом самом месте, если позволит кому-нибудь подойти к ней с той же целью ближе, чем на выстрел из старого отцовского ружья.

Оксана сунула дискету в пакет и выключила компьютер. В понедельник мальчики из отдела рекламы распечатают ее дипломную работу, а во вторник она ее отнесет. Защита в пятницу, так что возвращать «на доработку», надо полагать, не будут. Вот как она все хорошо рассчитала. А если что — придумает еще десяток страниц, что ей, жалко, что ли. И перегонит все другим шрифтом и другим форматом. Чтобы пачка листов была раза в два толще. Фигушки кто осилит дочитать до середины. Ничего, все защищаются, и она защитится. Страшновато вообще-то. Надо было послушаться Марка и сделать как все: настричь кусков из литературы-макулатуры, слепить все это под проходным названием, а в конце — список первоисточников страниц на двадцать. Но самолюбие заело. И-е-е-эх, дура ты, Ксюха. Не считая того, что ужасно умная. «Не считая того» — кто так говорит? Алексей так говорит. Леший. Друг Марка. Откуда у Марка такой друг? Тетя Надя рассказывала, как они у нее вместе жили сто лет назад. Учились на экономическом. Дрова пилили. Любили красивую девушку Ларису.

Как-то странно все это. Оксана могла представить все это по отдельности. Марк учится на экономическом. Алексей пилит дрова. И любит Ларису. Марк женится на Ларисе, тоже вполне логично. Но Марка, пилящего дрова, или Алексея, сидящего в аудитории, Оксана представить себе не могла. И уж тем более — Марка, влюбленного в Ларису, пусть даже и очень красивую. Оксана вздохнула и потерла глаза кулаками. Поздно уже. Куда эти часы все время деваются? Ага, вот они. Но стоят. Опять завести забыла. Наверное, час ночи. Или два. Ну и что? Какая тебе разница, — упрекнула она себя за суетное любопытство. Чтобы сказать потом Лерке, что вот, мол, за пару часов закончила диплом печатать, да еще и по страницам разбросать успела… Хвастунишка. Дохвастаешься. Не защитишь — и красней тогда…

Пойти в гамаке покачаться, что ли?

Оксана надела халат, стянула волосы резинкой в хвост, сунула ноги в домашние шлепанцы и отправилась заниматься любимым делом — валяться в гамаке, привязанном за стволы двух старых яблонь, и мечтать о том, как она будет выбирать дом для бабушки и дедушки. Самый лучший дом. С самым роскошным садом. С самым удобным гамаком в том саду. Она будет приезжать в гости к бабушке и дедушке, валяться в гамаке и придумывать, что бы такое им еще подарить…

В темноте она чуть не наступила на развалившегося в неположенном месте Буксира, споткнулась, потеряла шлепанец, наклонилась, шаря в траве, и сердито зашептала, отталкивая мокрый собачий нос:

— Животное ты, вот ты кто! А если бы я тебе лапу отдавила? Небось, плакал бы, да? Небось, меня бы обвинил? А сам под ноги лезешь… Ну, кто ты после этого, я тебя спрашиваю! Отвечай немедленно, нечего мне тут коленку слюнявить…

— Да не ответит он, — донесся из-под яблонь тихий низкий голос, в котором слышалась улыбка. — Он сегодня что-то неразговорчивый.

Оксана замерла, вцепившись в шерсть на спине Буксира, от страха забыв дышать. И только через несколько секунд вспомнила, что в доме сегодня гость: ну да, это же Алексей, кто же еще здесь может быть, да и Буксир чужого не пропустил бы… Но коленки все еще дрожали, и она всхлипнула, с трудом переводя дыхание. Все это было очень похоже на тот случай — ночь, сад и чужой голос из темноты. Только собаки тогда с ней не было.

— Ксюш, ты что это? Испугалась?

Он вдруг оказался совсем рядом, его силуэт закрыл рисунок ветвей на фоне чуть светящегося неба, и на нее пахнуло жарким ароматом большого загорелого тела, какой-то сухой травы и ее любимых абрикосовых косточек.

— Нет… немножко…

Она с трудом выпрямилась, все еще дрожа, и неловко отступила, напоровшись голой ступней на какую-то колючку. Зашипела от боли сквозь зубы, непроизвольно схватилась за его протянутые к ней руки и вдруг поняла, что сейчас заревет.

Главное — и он это понял. Замер на мгновенье, сжимая большими шершавыми ладонями ее локти, чертыхаясь шепотом сквозь зубы, а потом совершенно неожиданно подхватил ее на руки и понес… Куда? Оксана дернулась, пытаясь высвободиться, но он только крепче прижал ее к себе, бормоча что-то успокаивающее и даже укачивая, как ребенка. И тут же опустил в гамак, отошел на шаг в темноту, повозился там и вновь оказался рядом. В руке его снопиком слабого света вспыхнул электрический фонарик, и Алексей быстро мазнул лучом по съежившейся в гамаке фигурке.

— Где? Покажи… Где поранилась? Чем? Как? О, господи… — в голосе его была такая тревога, что Оксана совсем перестала сдерживаться и откровенно заплакала, по-детски хлюпая носом и вытирая обильные ручьи слез длинными рукавами халата. Он тут же плюхнулся в гамак рядом с ней, обхватил ее большими сильными руками, поднял, посадил к себе на колени и крепко прижал к своей широкой твердой груди, гладя по голове и бормоча в ухо:

— Ну, что ты, маленькая? Ну, что случилось? Ну, не плачь… Все будет хорошо, вот увидишь… Ну, что мне сделать? Ты только скажи…

Оксана свернулась клубочком, вцепившись руками в его рубашку и уткнувшись мокрым от слез лицом в его широкое теплое плечо, и плакала в три ручья, и не могла остановиться, потому что она так давно не позволяла себе плакать… И потому, что ей никогда еще не попадалось такого подходящего для этой цели плеча. И потому, что было темно, и никто не видел ее покрасневшего носа и опухших глаз. И потому, что ей было уютно и спокойно в его объятиях.

Он все гладил ее волосы, все шептал спокойные нужные слова, и она постепенно успокаивалась, затихала, впадая в оцепенение, — ни горя, ни страха, ни ожидания, одно большое теплое спокойствие с оттенком усталости.

— Я устала, — сипло сказала она, отрываясь от его плеча и пытаясь освободиться из его теплых рук. — Я вообще никогда не плачу, а тут вдруг… Я, наверное, просто устала.

Он тут же посадил ее рядом, выпустил из объятий и слегка качнул гамак.

— Еще бы, — согласился он серьезно. — Днем — сельхозработы, ночью — сочинение диплома… Кто угодно устал бы.

— А, ерунда все это, — отозвалась она слегка раздраженно и топнула ногой, качнув гамак. — Какая это работа… Я вообще устала. От всего. От жизни.