Остромов, или Ученик чародея - Быков Дмитрий Львович

— Вам так не хотелось меня видеть? — спросила уязвленная Надя.

— Мне не хотелось вас мучить, — мягко сказал Остромов. — В самом деле, какая ваша вина в том, что я был обезглавлен? И вдобавок я совсем не помню этого. Тут уж милосердна моя память. Я увижу все только в последний миг этого воплощения — бесконечную анфиладу предыдущих смертей; все они были насильственными, и эта не будет исключением. — Не накликать бы, подумал он тревожно, но вдохновение диктовало свои законы и отгоняло страх. — Вспомните: была весенняя ночь 1788 года. Пели скрипки. Неожиданно я стал пророчествовать — в ответ на прямой вопрос герцогини Малерб пришлось сказать, что большинство присутствующих кончит жизнь на эшафоте, а прочие в изгнании. Вам я сказал, что вам долго придется носить маску простолюдинки, а ведь именно этого вы боялись больше всего. И тогда вы отвернулись с эдакой демонстрацией и продолжили говорить с Дювернуа, любезничать с ним, назовем вещи их именами.

— Что же? — насмешливо, но осторожно спросила она. — У вас были на меня особенные права? Я была ваша собственность?

— Я имел основание думать, — пробормотал Остромов. — Впрочем, если для вас это так легко, считайте, что это вообще не доказательство.

Она поглядела с особым женским интересом, и он понял: дальше пойдет. Она, разумеется, в глубине души понимала, что все это шутка, причем затянувшаяся и неуместно серьезная, но была и глубина глубины, в которой она почти уже представила всю коллизию: «встреча в веках» незаменима, когда объект наделен живым воображением.

Он окинул Надю взглядом — всю, от пыльных туфель до каштановых тяжелых волос. Трудность мужской нашей жизни в том, что любить хочется хороших, имеющих обыкновение привязываться; а те, с кем легко, — кому нужны?

— Если бы я даже верила именно в переселение, — сказала она мягко, не желая оскорбить чужую веру, — я все равно не допустила бы мысли, что возможна вторая встреча. Почему этот ваш Казотт и эта моя, которая влюбилась в Дювернуа…

— Анриетта, — услужливо подсказал он.

— Анриетта, Козетта… почему мы должны были опять воплотиться одновременно? Ведь никакие вероятности…

— Это как раз очень просто, — заторопился он, но тут же возвратил себе важность. — Впрочем, не знаю, интересно ли вам будет слушать об этом, если вы заведомо не верите. Для людей, хотя бы слышавших о духовной науке, все это азы…

— Почему же, говорите. Я не из вежливости, правда. Я невежливая.

Прелестна, подумал он. Именно эта прямота, говорящая либо о крайней невинности, либо о последней испорченности, равно привлекательных.

— Позвольте рассказать вам подлинный случай, — начал он, закуривая длинную «Леду». — Супружеская пара, он адвокат, наверняка вам известный, — не называю из деликатности, но человек самый порядочный, выковыривал невинных буквально с того света. Она — провинциалка, двадцати лет, в Ленинграде ищет работы, — он особо, с легкой язвительностью выделил «Ленинград», давая понять, что привык и не желает фрондировать. — Устроилась секретаршей в суде. Они знакомятся на процессе крупной группы растратчиков, адвокат являет все красноречие, спасает одних, прельщает другую, словом, несмотря на разницу в двадцать два года, свадьба устраивается за месяц. Поначалу жизнь безоблачна, каждый день она просыпается счастливая, но вот, изволите видеть, с одного пасмурного утра вдруг замечает, что прежней радости нет. Дальше — больше: она смотрит на него и чувствует, что этот красивый, полный, телесно здоровый мужчина ей противен, что вид его вызывает у нее судороги, что еще немного — и она хватит его сковородкой. О близости, сами понимаете, уже речи быть не может. Когда вечером он пытается — vous me comprenez^[7], — она сжимается, отворачивается, предполагают беременность с таким патологическим вывертом, но ничего подобного, ищут других причин, ничем не обидел, не оскорбил, вообще на ровном месте. Тогда она обращается, разумеется, к врачу. Врач смотрит по женской линии — ничего не находит, по психиатрической линии смотрит ученик самого Фройда — нормальное развитие, легкое малокровие, но в общем дай Бог всякой. В полном отчаянии после двух месяцев прогрессирующего недуга, препятствующего уже и просто спать в одной постели, обращается она к регрессору — это слово вам наверняка знакомо…

— Никогда не слышала, — призналась Надя. — Прогрессистов знаю, а это…