Лондонские поля - Эмис Мартин

В атмосфере торжественности, от которой звенело в ушах, я приблизился к линии метания, расположенной в семи футах и девяти с четвертью дюймах^[29] от мишени, — так, напыщенно пояснил Кит, было решено Всемирной федерацией по игре в дартс. Вес перенесен на выставленную вперед ногу; голова неподвижна; глазомер задействован в полной мере.

— Смотришь на двадцатку в тройном кольце, — страшным голосом прошептал Кит. — Больше для тебя ничего не существует. Ничегошеньки.

Первый мой дротик угодил в тройку двойного кольца.

— Бросок неискренний, не от души, — объявил Кит.

Второй вообще не попал в доску с мишенью, чмокнувшись об обшивку гаражной стены.

— Клиницизма нет, — объявил Кит.

Третьего дротика первой серии я так и не метал: отскочив от стены, пластиковый снаряд угодил мне в глаз. Когда я от этого оправился, то набирал (или убавлял?) очки в такой последовательности: 11, 2, 9; 4, 17, обод «бычьего глаза» (25!); 7, 13, 5. К этому времени Кит прекратил толковать об «искренности» бросков и стал говорить то «Бога ради, да бросай же ты правильно!», то «Да вставь же эту штуковину вон туда!». В какой-то момент, послав два дротика в голую стену, я швырнул третий под ноги и, спотыкаясь, стал отходить от линии метания, высказываясь — весьма опрометчиво — в том смысле, что дартс — тупейшая из игр и что плевать я на нее хотел. Кит спокойно убрал свои дротики в карман, шагнул вперед и толкнул меня на штабель пустых картонных коробок.

— Никогда не говори о дротиках плохо, понял? — сказал он. — Никогда не говори плохо о дротиках… О дротиках плохо не говори — никогда.

Второй урок тоже обернулся кошмаром. Третий состоится сегодня вечером.

С опаской взираю я на свой подсумок для дротиков, которому назначена роль сводника. 69 фунтов 95 пенсов, вместилище дротиков, знак внимания, оказанный Китом.

Только что заходил на чаепитие Гай, и я вернул ему его рассказики, сопроводив это дело несколькими расхолаживающими фразами. Дескать, он был прав: ничего выдающегося в них нет. И сам-то он мил, и кое-какие его наблюдения точны; однако пишет он, словно какой-нибудь Велл О’Сипед. Хихикая в душе, я ему даже вот что выдал: рассказы его слишком близки к жизни.

Он просто застенчиво их забрал, согласно кивая головой. Видите ли, его это больше не занимало. Ничуть не занимало. Он лишь улыбался и смотрел в окно на быстро проносившиеся облака. В общем, чтобы его разговорить, пришлось основательно попотеть. Я вспомнил строку из «Все больше смертей от сердечных припадков»^[30] и справился в словаре: вторым определением слова «исступленный» значилось «обуреваемый необычайной страстью», но вот первым — «лишившийся рассудка». Гай спросил у меня совета насчет Николь. Я дал ему совет (это был дурной совет), и при известной доле везения он им воспользуется.

Потом он ушел. Я спустился вместе с ним по лестнице и вышел на улицу. Мимо вперевалку расхаживали голуби в этих своих криминальных балаклавах. Голуби определенно знавали лучшие дни. Не так давно они влекли колесницу Венеры. Да-да, самой Венеры, богини красоты и чувственной любви.

Где-то в другом месте романа «Все больше смертей от сердечных припадков» Беллоу говорит, что Америка — это единственное место, где стоит находиться, ибо «там подлинная, живая и деятельная современность». Все остальное «корчат судороги» более ранних стадий развития. Что правда, то правда. Но Англия представляется некоей передовой линией; возможно, элегической ее стороной. Это заставляет меня подумать о строках Йейтса (и здесь меня память пока не подводит):

• Мы впали в грезы, что дыхание Бессмертных
• На мира зеркале оставило, но позже
• Они их стерли вещими перстами…

Теперь надо идти в гараж Кита. Какие же страдания приходится мне принимать ради своего искусства!

Полночь. Возвращаюсь в полном восторге. Одолевает истерическое побуждение теперь же очертя голову броситься в седьмую главу, писать всю ночь напролет, и дальше, и дальше! Что-то щекочет мне сердце нежными пальцами…

Теперь легко. Ничего не боюсь. Что же случилось?

Мы с Китом упаковывали дротики после моего урока. Я сидел на краденой упаковке «порно». Атмосфера нынче вечером была куда лучше, потому что ближе к концу я выбил тройную двадцатку. Точно. Вогнал-таки я дротик в тройную двадцатку, в сплющенный нос мишеньей морды — в ту самую тройную двадцатку, которая в дротиках ценится превыше всего. Кит схватил меня, поднял в воздух и покружил.