Рэгтайм - Доктороу Эдгар Лоренс

К этому времени все вокруг жаждали узнать, как выглядит Колхаус Уокер. Газеты соревновались яростно. Репортеры штурмовали офис «Клеф-Клаб-оркестра» в Гарлеме. Увы, там не было ни единого фото ужасного пианиста. Херстовская «Америкен» триумфально преподнесла читателям некий снимок, но это оказался портрет композитора Скотта Джаплина. Друзья Джаплина угрожали судом, композитор был в последней стадии неизлечимой болезни и не мог сам за себя постоять. Были принесены извинения. Наконец, газета в Сент-Луисе вышла со снимком, который был перепечатан повсюду. Отец установил подлинность портрета. На снимке был изображен молодой Колхаус, сидящий за пианино во фраке и в белом галстуке. Его руки лежали на клавишах, он широко улыбался в объектив. Вокруг пианино скучковался весь бэнд — корнетист, тромбонист, банджист, скрипач и барабанщик, все в белых галстуках. Они позировали так, как будто они играют, на самом же деле, конечно, они не играли, а позировали. В газете вокруг головы Колхауса обвели кружок. Таким получилось это стандартное фото. Ирония, заключавшаяся в этом снимке улыбающегося негра с аккуратными усиками — и все вокруг такие приветливые и прямодушные, — была, конечно, слишком соблазнительна для газетчиков, чтобы удержаться от заголовков типа: «Улыбка убийцы», «Президент Временного правительства Америки в более счастливые дни».

При таком интенсивном расследовании трудно, конечно, было утаить роль семьи в этом деле. Репортеры — сначала по одному, по два, а потом целыми группами — стучались в дверь и, получив от ворот поворот, оседали лагерем под норвежскими кленами. Они хотели увидеть бэби, узнать что-нибудь, хоть что-нибудь, что угодно о Колхаусе и о его визитах к Саре. Они заглядывали в окна и даже осторожно пробовали замок на кухонной двери. Соломенные канотье, блокноты в карманах, они жевали табак и плевали вокруг, подошвами давили окурки в траве. Снимки дома появились в нью-йоркских газетах. Путаные сообщения о путешествиях Родителя. Жалюзи были наглухо закрыты, и Малышу не разрешалось выходить. В спертом воздухе по ночам стенал Прародитель.

Мать выдержала бы все это, если бы дебаты не начались вокруг бэби. Постоянный парад автомобилей медленно двигался мимо их дома, зеваки сворачивали шеи, стремясь поймать хоть какой-нибудь промельк в окнах. Чиновник из Совета по призрению детей высказал мнение, что незаконнорожденный и еще некрещеный ребенок должен быть сдан в один из великолепных детских приютов для сирот и подкидышей, которыми располагает штат Нью-Йорк. Мать держала бэби в своей комнате, не брала его больше вниз, а Малыша обязала присматривать за ним во время ее кратких отлучек. Она уже забыла, когда делала прическу, и ходила с распущенными волосами круглый день. Немало горечи было теперь направлено в адрес Родителя. «Почему бы вам не открыть ваш заветный сундучок, — спросила как-то она, — почему бы вам не помочь мне по-настоящему?» Это было косвенное нападение на его финансовый консерватизм, никогда прежде она этого себе не позволяла, хотя и знала, что они живут гораздо скромнее, чем могли бы. Отец был ужален этим замечанием, однако вышел вон и нанял повариху, а потом и другую женщину для стирки и домашней работы, а потом и садовника, а вслед за этим и няню для ухода за Дедом. Осажденный дом суетился теперь, как и подобает военному лагерю. Малыша все время увещевали не путаться под ногами. Он смотрел, как мама его ходит по комнате, руки сжаты впереди, волосы висят, вид изможденный и даже подбородок, всегда склонный к закругленности, теперь потерял свою щедрость и заострился.

Было очевидно, что нынешний кризис выветрил все духовное, все высокое из их существования. Раньше Отец втайне предполагал, что на семью ниспослан какой-то особый свет. Сейчас он чувствовал, что это уходит. Сам себе он казался тупым и тяжелым, способным делать только то, на что его толкали обстоятельства. Колхаус правил тут. А ведь он обошел весь мир — Арктика, Африка, Филиппины… Быть может, мир сейчас все больше и больше сопротивляется его толкованию? Он сидел в своем кабинете. Он думал теперь о всех — даже о Деде — только с точки зрения своего полного крушения. Он всегда относился к Прародителю с высокомерной любезностью, с какою принято относиться к сенильным старцам, хотя Дед до сих пор еще не был таковым. От Младшего Брата он был отчужден полностью. Что касается жены, то он чувствовал, как решительно и бесповоротно падает в ее глазах.