Чай с птицами - Харрис Джоанн

— Мне кажется, на этот раз он действительно хочет измениться. На самом деле постараться. Ради Пола. — Она улыбается чересчур жизнерадостно. — Он не такой плохой, когда узнаешь его поближе. Конечно, он не Кэри Грант, но…

Зато он реален. И должно быть, она его по-своему любит. Правда же?

— Позвольте, я вам принесу еще чаю. Ваш остыл.

От безыскусной доброты в ее голосе у меня начинает щипать глаза.

— Нет, спасибо. Может быть, мне тоже пора что-нибудь изменить.

Она удачно скрывает удивление.

— Я позову кого-нибудь из девушек.

— Попозже. — (Вот чем плоха подводка для глаз. Она течет.) — Шерил, я буду по тебе скучать.

— Я тоже.

Мы несколько секунд молча смотрим друг на друга. Потом она неожиданно расплывается в ухмылке.

— Слушайте, мисс Голайтли. Скажите это для меня. Ту реплику. Еще раз.

Она поворачивается к Одиннадцать Сорок — к Полу — и обнимает его.

— Сейчас увидишь, дед, что я имею в виду. У нее получается совсем как у нее. То есть как будто она — и вправду она.

Я знаю, какую реплику она имеет в виду. Из «Тиффани», где Одри Хепберн говорит про то, что бывает, когда на душе крысы скребут: тебе страшно, просто жуть, а чего боишься — сам не знаешь. Именно это я чувствую сейчас — ощущение, что я потерялась, пропала, и я задумываюсь: может быть, Полли живет с этим чувством все время, когда она одна в своей комнатушке в доме престарелых «Поляна», у дверей стоит скучающая санитарка, и все мечты Полли растаяли, как мел под дождем. О да, я знаю это чувство. Когда оно на меня находит, лучше всего — просто взять такси и поехать к «Тиффани». Там мне сразу становится спокойно.

— Может, как-нибудь в другой раз.

Она бы начала настаивать, но Полу-младшему уже стало скучно: он прыгает, как мячик, и машет замурзанной ладошкой. Джимми рядом с ним выглядит странно смиренным — стоит, ждет.

— Ну ладно. — Она поправляет одежду, приглаживает волосы. — Хорошо.

Одиннадцать Сорок — Пол — задерживает ее руку в своей чуточку подольше.

— Миленькая, ты точно решила? — спрашивает он. — Ты будешь писать? С тобой все будет в порядке?

Она кивает.

— Конечно. Не скажу, что будет легко… — И тут она опять становится Бетт Дэвис, взмахивает несуществующим мундштуком.

— Может, он и крыса, — небрежно говорит она, и слышится призрак ее старого фривольного смеха, — но, миленький, по крайней мере это моя крыса.

Потом она глядит туда, где ждут ее мужчины: прямая, забавно величественная фигурка в черных балетках и брюках-капри, и тут я понимаю, на кого она похожа: на Чарли Чаплина, неукротимого бродяжку — частенько битого, но непобежденного, вечного оптимиста в холодном, равнодушном мире. Внезапно меня сотрясает смех, за ним — слезы.

Одиннадцать Сорок молча ждет, пока я перестану. Подняв лицо, я вижу, что он принес еще чайник чая: «эрл грей», молоко в кувшинчике, и на блюдце — два кусочка сахара в обертке. Я осторожно вытираю глаза платком. Он весь черный от подводки для глаз. Внезапно я совершенно четко понимаю, что ни один из нас никогда больше не увидит ни Шерил, ни ее ребенка.

Чай точно такой, как я люблю. У него вкус детства и дома, размоченного в чае печенья и прощения. Все можно исправить, думаю я, а потом опять плачу, страстно — я и не знала, что во мне сидит такая страсть. Одиннадцать Сорок терпеливо ждет, словно у него в запасе вечность.

Я опять вытираю глаза. Веки распухли, как у чудовища. Я напоминаю себе, что я старая, что мое тщеславие не только неуместно, но и смешно. Но Одиннадцать Сорок улыбается, берет гвоздику из вазы и толкает ее ко мне по столу.

— Полегче стало? — спрашивает он.

Я замечаю, что его улыбка немножко напоминает улыбку Шерил: широкая, открытая, чуть нахальная. Эта храбрая улыбка вдруг приводит меня в восхищение. Я делаю глубокий вдох, ненадолго закрываю глаза, а когда опять открываю, крысы на душе скребут уже не так сильно. Здесь, конечно, не «Тиффани», но все равно в «Теско» есть что-то очень успокоительное: падающий в окна солнечный свет, теплый запах пекущегося хлеба, шум людской работы. Разве тут может случиться что-нибудь плохое?

Я снимаю перчатки, чтобы поправить волосы; к счастью, в сумочке есть компактная пудреница, и парой умелых взмахов пуховкой мне удается частично исправить положение. Я, конечно, не Одри Хепберн; но и он не Джордж Пеппард, и я вижу по глазам, что он меня одобряет.