Деньги - Эмис Мартин

— Проныра, сосредоточься, — произнес Филдинг. — Вопрос, можно сказать, кардинальный. Значит, смотри. Медоубрук — надежный вариант с точки зрения денег. А Наб Форкнер, по-моему, будет неплохо смотреться с Лесбией. Но Гопстер — это элемент риска, заявка на будущее. Что меня и привлекает. Давай, Проныра, подключай свой могучий инстинкт. Я — за Гопстера.

— Плесни-ка скотча, — сказал я.

Требовалось, увы, некоторое самокопание, поскольку прообразом для данного персонажа послужил, в определенной степени, я сам. Дуг, он же Сын, беспринципный, жадюга, торчок и предатель. В финал, если я правильно понимаю, выходили Кристофер Медоубрук и Давид Гопстер — ну, на крайний случай, учтем и Наба Форкнера. Медоубрука я прекрасно себе представлял — надежный кирпичик актерского ансамбля, но никак не звезда. Ну да вы его видели. Веснушчатый янки, долговязый и немного нескладный. Обычно играет старших братьев, краснеющих простофиль, нервозных корешей, улыбчивых отличников учебы и умственного труда. То есть, Дуг — типаж для Медоубрука абсолютно не характерный, но именно к такому эффекту я и стремился. Про Гопстера я был наслышан, но ни разу не видел его в деле. Он засветился в нескольких бродвейских постановках и снялся в единственном фильме под названием «Троглодит», который еще только монтировали. Собственно, сейчас мы ехали глянуть черновую монтажную копию. На похвалу критики не скупились, и Филдинг видел в Гопстере восходящую звезду.

Мы прибыли по указанному адресу на Парк-авеню (двусмысленное, если подумать, название). Дверь нам открыл тяжеловес, ну вылитый президентский телохранитель, и сопроводил в кинозал для высшего начальства мест на шесть, пропитанный атмосферой неторопливых допросов, односторонних зеркал, корпоративной пропаганды. Агент Гопстера был уже там, Геррик Шнекснайдер — безнадежный тип во французской блузе, с шейным платком расцветки а-ля салями и самым замысловатым двойным начесом поверх лысины, какой мне только доводилось встречать в шоу-бизнесе. Одна желтоватая прядь взмывала от загривка, другая же начиналась от холеного левого бакенбарда. Голова его неудержимо напоминала сливочный пломбир с сиропом — честное слово, Геррик мог бы воткнуть в ухо ложку, прилепить на макушку засахаренную в ликере вишню, и это ему ничуть бы не повредило. Я вливал в себя халявное шампанское (большую часть без остатка впитывала иссохшая пустыня моего языка) и слушал раболепно-беззубые шуточки Геррика. Агенты стали последнее время неотличимы от шестеренок большого бизнеса — но Геррик мог перещеголять самого клоунского клоуна. В какой-то момент Филдинг упомянул деньги. Агент растянул губы, как доктор, сообщающий смертельный диагноз, и произнес:

— Пожалуй, после «Троглодита» мы рассчитываем на пять.

Другими словами, гонорар Гопстера нынче составлял полмиллиона долларов. Филдинг лишь кивнул и поинтересовался:

— Как он сейчас, не слишком загружен?

Загружен тот сейчас был не слишком, отчасти потому что после «Троглодита» никто не мог позволить себе его загрузить.

«Троглодит» начался мерным движением камеры вдоль ряда наскальных росписей: мужчина, женщина, драка, порево, тигр — оба-на, космический корабль. Камера отъехала назад, показывая общий вид пещеры. Шайка или племя первобытных обезьян зябко жались по углам (значит, огня еще не знают). Гопстер точил свой каменный топор. Башка квадратная, подбородок квадратный, морда загорелая или просто грязная, желваки так и перекатываются. На следующее утро (по крайней мере, скоро) Гопстера утянули на мостик своего замаскированного корабля пришельцы — зловредные, конической формы, изъясняются бибиканьем, — которые затем скакнули во времени и выгрузили его в Гринвич-виллидж, 1980 год. Был летний вечер, так что в толпе Гопстер не особо выделялся — заросший волосом, в боевой раскраске и набедренной повязке. Оглядевшись и нахмыкавшись, Гопстер непроизвольно спас поддатую девицу, которой собирались попортить фейс в заварушке перед баром «Для одиночек». Она ведет его домой, в свою шикарную квартиру. Опять нечленораздельное хмыканье. Она решает, что он литовец или там албанец— каких только маргиналов в Нью-Йорке ни встретишь. Гопстер принимает стакан-другой огненной воды, и девица ведет его в койку, где он жарит ее, как никто и никогда. На следующее утро девица ушла рано, Гопстер же продолжает дрыхнуть — видно, плохая диета... Потом блестящая сцена: Гопстер вваливается на кухню и встречает соседей. Те уже привыкли, что девица обычно подцепляет несколько неотесанных типов, но Гопстер (который щелкает орехи зубами, глотает яйца прямо в скорлупе, а сосиски сырыми) — это что-то новенькое. После нескольких ненавязчивых переходов, виртуозно ненавязчивых, жанр наконец определился — романтическая комедия, слегка пародийная. Девушка оказывает на Гопстера цивилизующее влияние (учит его говорить, одеваться, правильно есть), а он на нее — децивилизующее (краткий курс пьянства, беспорядочных связей, саморазрушения, алчности). На какое-то время они всерьез одичали, когда с Гопстером, на почве урбанизации, случился нервный срыв, — и даже я, хоть был навеселе, смахнул сентиментальную слезу. Всю дорогу Гопстер безмолвно хранил стоически озадаченное выражение, комичное и благородное одновременно; и как это ему удавалось? Особенно хорош он был в конце, когда пришельцы-затейники (которые отслеживали развитие событий и, если что, приходили на выручку) возвращают его в каменный век. Гопстер более-менее понимает, что должно произойти — и, со своим скудным запасом слов и жестов, пытается объяснить это девушке. И вот он стоит обездоленный на голом утесе под вой ветра. Хмурится, Напряженно замирает — вглядывается в Пологую лощину. Там сидит девушка, дрожа от холода и неслышно бормоча, с последней сигаретой и электрической зажигалкой. Титры. Я был до глубины души растроган. Растроган? Да со мной натуральный нервный срыв случился. Когда я рванул в сортир, слезы еще лились ручьем. Сомневаться не приходилось: перед Гопстером — большое, очень большое будущее.