Ученик философа - Мердок Айрис

Когда Джордж подошел к тому месту, начался дождь. Несколько человек стояли и смотрели на машину. (Разумеется, «Газетт» опубликовала отчет о несчастном случае.) Джордж, понимая, что его узнают, присоединился к зевакам. Кое-кто из них торопливо пошел прочь. Оставшиеся слегка отодвинулись от него.

Машина стояла на колесах, белая крыша едва приподнималась из воды. Должно быть, машина осела в иле со вчерашнего дня. Бурая вода канала, изрытая оспинами дождя, очень медленно обтекала ее, принимая в свои объятия, как приняла бы камень или заросли камыша. Картина была чрезвычайно мирная.

Джордж никогда в фантазиях не сбрасывал машины с набережных в воду, хотя часто воображал смерть от воды, через утопление, — собственную или чужую. В этих фантазиях, а может, мечтах, он топил кого-то, может, и Стеллу, и зарывал тело в лесу и часто приходил на тихую могилку; шли месяцы, годы, зима сменялась летом, могила зарастала лесными цветами, и никто ничего не подозревал. Иногда в мечтах он убивал Стеллу, а потом вдруг встречал ее живой, и после догадывался, что это не она, а ее сестра-близнец, о чьем существовании он понятия не имел.

«Как я мог это сделать?» — подумал он, глядя вниз. Как уже не раз бывало, он чувствовал разницу между собой и тем Джорджем, который выкидывал всякие фортели. Однако он был и этим Джорджем, с которым ему было удобно, и лишь мягко упрекал его. «Какого же я дурака свалял, — думал он теперь, оказавшись в мире последствий, — Я любил эту машину. Что еще скажут в страховой компании. Боже, ну почему мы не могли сбежать до прихода полиции».

Когда Джордж вошел в палату, Стелла опять заплакала. Она честно пыталась перестать. Плач для нее был чем-то вроде постыдной, необычной болезни. Он не приносил облегчения. Она качала головой на подушке, пытаясь дышать медленно, но не могла остановить конвульсивное дрожание нижней губы и унять сердцебиение. Она схватилась за больной бок и тяжело дышала, отвернув мокрый рот от мужа.

— Ну как ты? — спросил Джордж.

— Нормально.

— У тебя все нормально?

— Да.

— У тебя глаз подбит.

— Да.

— У меня тоже, распух во всяком случае, не пойму, как это я умудрился.

— О… да…

— Здесь, кажется, персонал очень милый, медсестра была со мной очень мила.

— Хорошо.

— Тебе не больно?

— Нет.

— Это хорошо.

— Я никак не могу перестать плакать.

— Ничего.

— Наверное, это истерика. Совсем на меня не похоже.

— Нет. Габриель рано пришла.

— Да.

— Что она сказала?

— Ничего.

— А ты ей?

— Ничего.

— Ничего?

— Я ей ничего не сказала.

— Я плохо помню, что было вчера ночью.

— Это хорошо, я тоже ничего не помню.

— Если ты ничего не помнишь, почему ты рада, что я тоже ничего не помню?

— Это была ужасная авария, лучше про нее забыть.

— Мы многое забываем. Сколько ты тут пробудешь?

— Не знаю. Спроси у заведующей.

— Тебе чего-нибудь принести — книги, цветы?

— Нет, спасибо.

— Я дико устал.

— У тебя шок.

— Да, наверное, так и есть.

— Иди лучше домой, отдохни.

— Нет, я лучше пойду поплаваю, это мне всегда помогает.

— Да, пойди поплавай, это тебе поможет.

Как будто мячиком перекидываемся, подумал Джордж. Или так, или ссоримся. Стелла не умеет со мной разговаривать, в этом вся ее беда: она не умеет глупо шутить, болтать просто так, как другие люди, она не умеет разговаривать с людьми, она отрезана от всего рода человеческого. Она величественна, словно особа королевской крови, я женился на принцессе. Ужасно неприятно, когда она плачет, это так неестественно, она похожа на мокрую свинью. В ней нет теплоты, мягкости, ни тихой гавани в ней не найдешь, ни прибежища. Боже, как мне страшно, как я нуждаюсь в помощи теперь, когда он приезжает. Почему я должен всегда так страдать, как в аду. Знакомая черная злость поднялась у него в сердце, в горле. Я отравлен, подумал он.

— Алекс пришла, — сказала Стелла и перестала рыдать.

Джордж быстро поднялся и направился к двери. Мать шагнула в сторону, пропуская его. Они обменялись краткими понимающими взглядами, но промолчали.

Прелюдия 2

Наш городок

Я — рассказчик: скромный, держащийся в тени. Эта книга не про меня. Я знал, хотя в большинстве случаев — не близко, довольно многих из dramatis personae^[1] и жил (и до сих пор живу) в городке, послужившем сценой для нижеописанных событий. Для удобства — например, чтобы дать моим персонажам возможность ко мне обратиться (что случается очень редко) — я назову себя N, «Эн». Но в том, что касается этой драмы, я тень, Немо^[2], а не завуалированное присутствие или тайный голос кого-то из главных героев. Я наблюдатель, исследователь человеческой природы, моралист, человек и буду время от времени позволять себе скромную роскошь морализаторства.