Мое дело - Веллер Михаил

Белые ночи отвратительны для партизан и невротиков. Ни застрелить, ни заснуть. Мне снилось, что я лежу в кровати без сна, и меня вздергивал телефонный звонок, и я переходил из одной реальности в точную ее копию, только с молчащим телефоном, и пытался разодрать явь и сон, как слипшиеся марки.

Ревел танк на танкодроме, я сидел на месте стрелка-радиста справа от механика-водителя, мне было неожиданно просторно, это оттого, что я же был еще маленький, и пулемет в шаровую установку был вставлен — это было мое пистонное ружье, и поливало оно такими очередями, что срезались фанерные мишени, а я страшно мучился, что кончатся патроны, а ведь я сел, чтобы перестрелять издательство и Госкомиздат. Двигатель в корме взревел оглушительно: я вскинулся — по улице прогремел ночной мотоциклист.

И вдруг в белесых срединочных сумерках запорхало, зашуршало стремительно и судорожно, замелькало черной перепончатой молнией, гигантской бабочкой из адского сна! Кругами по комнате, задевая мое лицо! Почти задевая!

По кругу вдоль стен металась огромная летучая мышь.

Я смахнул с сознания остатки сна, подавил стон и панику, и принялся следить. Закурил и смотрел.

Мышь была не огромная. Нормальная. Но довольно крупная. С полагающимися серо-черными крыльями. Она металась зигзагами в ловушке комнаты. Она влетела в форточку, видимо, за мошкой. А форточка была почти в углу, и она теперь не могла найти выход своим ультразвуковым эхолокатором. Описав круг, она неслась вдоль окон: впереди была преграда. А на подлете мимо форточки она начинала отворот на 90°, скругляя угол к следующей стене, и проем форточки попадал в ее мертвую зону. Она была в панике!

В конце концов она выбилась из сил и села, вцепившись в мою белую рубашку, висевшую на гвозде. Я встал и осторожно взял ее в руку. Она оглядывалась и шипела очень тихо и тонко.

Она была теплая и крошечная. Крылья на ощупь были именно как кожа теплокровного существа, а загривок в мышиной бархатной шерстке. Она косила крошечными бусинками, а в розовом квадратном ротике оскалились четыре клычка тоньше любой иголки.

Но рыльце было свиное, дьявольское! И капля крови выступила на руке от цапанья коготка в углу кожаного крыла.

Я выпустил ее в форточку. И ни черта потом не заснул. Нет, никаких символов. Но что-то в этом, знаете. Не полагается летучим мышам влетать в комнаты и там шипеть на хозяев и устраиваться на постой.

Знак ночи. Черная метка биологии.

Я не ощущал любви окружающего пространства ко мне.

— Вы там хорошо сидите? — спросил Айн по телефону.

Я сел.

— Госкомиздат прислал рецензию на вашу книгу, — ровно сказал Айн. — Ну, что я вам могу сказать…

У меня остановилось сердце. С этим остановившимся сердцем я просипел:

— Ну уж скажите…

Ничего. Я уже знаю, как все организовать в следующий раз. С кем заранее наладить отношения. И на какую тему срочно отшлепать несколько ударных эстонско-тематических рассказов.

— В общем ничего плохого. Как мы и ожидали.

— Что значит ничего плохого?

— Рецензия скорее положительная.

— Что значит «скорее»? — слетев с резьбы, раздраженно завопил я. — А медленнее?!

— Ну, я же спросил, хорошо ли вы сидите, — мягко сказал Айн. — Книга рекомендуется к изданию.

— Так, — тупо сказал я. — Понятно.

— Вы рады? — ревниво поинтересовался Айн.

— Пока да, — осторожно ответил я, внутренне страхуясь от любых подвохов.

— Может быть, вам интересно ознакомиться с рецензией?

Проклятый эстонский самурай с его садистской выдержкой! Да, вам может показаться странным, но мне интересно!

— Тогда вы можете приехать в издательство. Вы сейчас не заняты?

Ну не сука ли? Да — именно сейчас я занят, некогда мне читать всякие рецензии из Госкомиздатов!..

Боже мой. Это была лучшая рецензия в моей жизни. Разумная, добрая, внятная, честная. Я перечитал дважды, растягивая в невыразимом счастье.

— А кто такая Екатерина Старикова? — показал я на подпись.

— Понятия не имею, — легко пожал плечами мой Айн Тоотс.

Я боялся насторожить удачу замечанием типа «Не ожидал», или «Это даже странно», или «Я уже был готов к худшему». Но вообще я охренел в хорошем смысле слова. Не все даже положительные эмоции могут адекватно выразиться литературной лексикой.

Через несколько лет, в Москве, я нашел адрес Екатерины Стариковой в справочнике СП. Я вошел в писательский дом у «Аэропорта», как коммунист Василов в заводские ворота (месс-менд!): просунув вперед руки с букетом, конфетом и прочим.

Открыла рослая красотка на грани возраста с домашним выражением лица. Есть женщины, у которых со вкусом прожитые годы ложатся на лицо печатью дружелюбного обаяния.

— Никогда в жизни мне из Госкомиздата не звонили, — вспоминала она за чашкой чая. — Единственный раз — с вашей книгой. Что там у них случилось? Под рукой никого не было?

Я рассыпался, изливался и признавался…

— Помню, что мне действительно очень понравились рассказы, и я честно написала свое мнение.

Мнение. Честно. Милые мои. Не было таких мнений в те времена на тех дорожках! Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей. Бриллиант мне выпал в прореху Богова кармана. В бандитском казино произошел сбой, и против вероятности шарик влетел в мой номер.

Ее муж заваривал чай и тихо улыбался. Маленький, лысенький, глазки умненькие, на лбу шишечка. Это оказался знаменитый Соломон Апт. Это он перевел на русский Томаса Манна.

— Когда же можно рассчитывать? — спросил я, как трепетный жених.

Через два года.

Что ж. «Жюль Верн» Брандиса выходил семь лет. В России два года от приема книги до выхода были прекрасным сроком. Планы верстались на пятилетку, а книга маститого задвигала всю очередь.

«Он жил ожиданием». А чем мне было жить?

Работать всерьез в этом подвешенном состоянии было выше человеческих сил. Я сходил с ума и искал занятие. И нашел!

Неделю сильно болело застуженное на таймырской охоте плечо. Два часа за ночь я спал на полу, закинув руку: болеутоляющие не брали. Забредя в Дом Печати, я поспорил на треху, что напишу за сутки рассказ с любыми заданными параметрами и реалиями, но в пределах двадцати страниц. Я чуть не проиграл: печатать приходилось одной правой рукой, левая не работала. Зато отвлекся.

Писать стало чесоткой подсознания. В привычном переборе всех вариантов обнаружилась игра. В библиотеке я просчитал юмористические рассказы в конце толстых журналов. Средний объем их был две с третью машинописных страниц.

Месяц я вложил в дивный тренинг. Я брал любой свой рассказ наугад — именно закрыв глаза! — и за день излагал его на трех-четырех страницах в юмористическом ключе. Второй день шел на чистку и шлифовку этой самопародии в объем две страницы с третью ровно. Это глумление. Профессиональный цинизм. Нервная разрядка. И еще это — школа.

Я разослал их повсюду! И меня напечатал добрый Бугров в толстом «Урале» и тонком «Уральском следопыте». Заодно я настругал впрок хохм к 1 Апреля и Новому году для эстонских газет и радио.

Среди друзей Калласа был переводчик с русского, а среди друзей переводчика был работодатель — завхуд-литредакцией эстонского радио. Радио вещало весь день, а число писателей в Эстонии ограничено.

— А у тебя нет радиопьес? — позвонил переводчик, и я его мгновенно удовлетворил. Сойдет и сюжетная авантюрная повесть: диалоги актерская пара читает на два голоса, и калькулируем это как радиоспектакль.

Так. Но есть заданные параметры. Все должно удачно разделиться на пять частей по двенадцать страниц. Какое поразительное совпадение! — у меня как раз такая повесть. Вот только я сегодня, через час, уезжаю по важным делам в Ленинград. Но в понедельник вернусь!

Я отключил телефон, чтоб ненароком не схватить трубку, и с подъемом запел: «Работники пера и топора, романтики с большой дороги!». Хулиганить полезно. Свободная охота со снятым ограничителем. Ассоциативные связи вспыхивают радужно, как салют.

Я вспомнил ленинградские мемуары летчика Богданова, и заголовок выстрелился короткой очередью: «Баллада о бомбере». Первая фраза отскочила сама, звуча в унисон душе: «Человек уже полагает, что привык к любым неожиданностям, а как даст ему жизнь по мозгам — он все удивляется и нервничает». Жанр цыганского гадания не так труден, как некоторые думают. Шлепай мазком в центр листа любую рассуждательную фразу, расслабься, улови ноту, уцепи нить — и гони клубок куда хочешь. 5 дней х 12 стр. = 60 стр. = 250 руб.

Война. Я сбросил груду информации об авиации. Пассивное знание сделалось активным. «Ю-88» как ночной истребитель, левая педаль, планшет и дымовая шашка: а там ожили герои, и ожила война, и все закрутилось само: плюс дозы смеха, слез и красивых фраз.