В Калифорнии морозов не бывает - Волчок Ирина

Володя с другого конца стола тихо сказал:

— Полжизни.

Она внимательно посмотрела на него, кивнула и сказала:

— Полжизни — это довольно много. Кто больше? Полжизни — раз, полжизни…

Я очень испугался. Даже не знаю, почему я так испугался. Ведь ясно было, что всё это шутка, не всерьёз. Но я очень испугался, и заметил, что многие из гостей тоже почему-то испугались. Она была очень бледная, и глаза как неживые, будто не видят, и нож этот так страшно по столу стучал.

Вдруг Васька вскочил, стал хватать её за руки, отобрал нож и закричал, как сумасшедший:

— Перестань! Ну, перестань, пожалуйста! Не обращай внимания! Они все пьяные! Дураки совсем!

Все так и сидели, тихие и растерянные. Она медленно подняла руку, взяла Ваську за ухо, несколько раз дёрнула и сказала:

— И что же ты так громко орёшь, друг мой Василий? Цезарь подумает, что тебе грозит смертельная опасность, ворвётся в дом и всех сожрёт. Не надо обижать людей, тем более, что ты ничего не понимаешь…

Кажется, Васька готов был заплакать. Он шмыгнул носом и как-то очень по-детски сказал:

— Почему это ничего не понимаю? Всё я понимаю. Полцарства, полжизни… Всё половина и половина. А зачем тебе половина?

Она отпустила Васькино ухо и сказала:

— Ты кругом прав, друг мой Василий. Действительно, зачем мне половина? А я об этом и не подумала. Ты очень правильно понимаешь товарно-денежные отношения, тебе следует стать кооператором и укреплять экономику страны в свете последних решений партии и правительства.

Все тут же опять зашумели, засмеялись, заговорили о последних решениях. Совсем уже пьяные были.

Я заметил, как она взяла Ваську за руку и потащила из дому. Он упирался, спорил, но она тащила его, как маленький буксир — океанский лайнер, и он шёл за ней, куда ж ему было деваться. Я подождал минуту и тоже потихоньку вышел из дома.

На улице было уже совсем темно. Заметно похолодало, и тучи висели низко, всё небо было закрыто тучами. Никто не догадался включить лампочку над крыльцом, и я почти ничего не видел. Только слышал, как они шли к калитке, и Васька без конца бубнил:

— Давай ты к нам пойдёшь, а? Они тут все пьяные. Не хочешь? Ну, давай я хоть Цезаря оставлю, а? Он тебя охранять будет. Ты вон какая маленькая, а они все уже пьяные.

Она отвечала:

— Не беспокойся за меня, друг мой Василий. И Цезаря мне оставлять не надо. Я уже большая, а ты начитался триллеров и насмотрелся ужастиков.

Васька упрямо бубнил:

— При чём тут триллеры? Вон, во всех газетах пишут…

Она засмеялась и сказала:

— Так ты читаешь не триллеры, а газеты! Это гораздо опасней. Никогда не читай газеты, друг мой Василий. Тогда ты, может быть, сохранишь душевное здоровье и трезвый образ мыслей. Иди, иди, что ты всё время тормозишь…

У меня глаза уже привыкли к темноте, и я видел, что Васька действительно всё время тормозит: то и дело останавливается, поворачивается к ней, размахивает руками и всё время что-то бубнит. И Цезарь всё время тормозил: крутился вокруг неё, повизгивал, ложился поперёк дорожки ей под ноги и хватал лапами подол её серебряного халата.

Наконец она выпроводила обоих за калитку, постояла там еще пару минут, а потом пошла к дому. Остановилась в паре шагов от крыльца и сказала:

— Я так спать хочу, просто с ног валюсь. Если я прямо сейчас пойду спать, это очень неприлично будет выглядеть? Ваши гости, наверное, обидятся?

Я сказал:

— Какие там мои гости! Это не мои гости, это твои гости. Да и вообще не гости, а так, соседи. Не обращай внимания. Они действительно уже все пьяные, никто и не заметит. Если подниматься на второй этаж не через дом, а по наружной лестнице, так никто и не увидит.

Она сказала:

— О, правда, я и забыла, что есть наружная лестница. Ой, я балкон закрыла! Нет, через балкон не попасть.

Я сказал:

— Если форточка открыта, то я дверь смогу открыть. Я знаю, как через форточку достать до шпингалета.

Она сказала, что форточка открыта, и мы пошли вокруг дома, туда, где наружная лестница вела на балкон. Она первая ступила на лестницу, и я стал подниматься за ней, хотя по этикету по лестнице первым должен подниматься мужчина. Но это оказалось правильным, что я пошёл сзади, потому что почти на самом верху она споткнулась о подол своего серебряного халата и чуть не упала, а я её подхватил. Я её подхватил и сразу взял на руки. И стал подниматься по лестнице с ней на руках. Мне показалось, что она ничего не весит. А сердце билось в три раза быстрее, чем её. Я слышал, как бьётся её сердце — медленно и спокойно. Она сказала:

— Я и сама могу дойти. Поставьте, пожалуйста, меня на землю.

Мне показалось, что она недовольна моим поступком. Но я всё равно её не выпустил, сказал:

— На землю не могу, до земли два этажа.

Она, кажется, вздохнула, но не стала вырываться. Я нёс её на руках, её серебряный халат шуршал, задевая перила лестницы, своими тонкими горячими руками она держалась за мои плечи, а картофельные цветы, приколотые к воротнику её серебряного халата, были прямо у меня под носом и источали дивный аромат. Я тогда так и подумал: источают дивный аромат.

Потом я много раз обнюхивал картофельные цветы на той грядке, что посадила мама. Никакого дивного аромата. Они вообще ничем не пахли. А на кустах сидели какие-то оранжевые жуки.

На балконе мне пришлось поставить её на ноги, потому что иначе я не смог бы открыть дверь. Она отступила от меня на пару шагов, молча ждала, пока я дотягивался до шпингалета через форточку. Я открыл дверь, распахнул её и посторонился. Она вошла в комнату и сразу направилась в её тёмную глубину, не оглянулась, не попыталась закрыть балконную дверь. Может, ожидала, что я закрою. Но я не закрыл, я тоже вошел в комнату за ней, а потом уже притворил балконную дверь, нащупал и задёрнул шторы. Кажется, стало ещё темнее, хотя и так ничего не было видно.

Она в темноте шуршала серебряным халатом, хлопала ладонью по стене и недовольно бормотала: «Ну, где же он?»

Щёлкнул выключатель, под потолком ярко вспыхнул светильник, но тут же с тихим треском погас. Наверное, лампочка перегорела. За ту секунду, пока был свет, я успел заметить, как она оглянулась, посмотрела на меня и с недоумением подняла брови. Мне так показалось, что с недоумением. Наверное, не ожидала, что я тоже к ней войду. Я сказал:

— Сейчас я включу настольную лампу, я знаю, где она стоит.

И пошёл к журнальному столику возле дивана.

Она ответила:

— Я тоже знаю, где она стоит.

И, должно быть, тоже пошла к журнальному столику. Совсем бесшумно, она же была босиком, вот я и не слышал.