Воспоминания выжившей - Лессинг Дорис Мей

Всю ночь мы просидели у огня, ждали, вслушивались. Нам не хотелось стать следующими жертвами.

Ничто не спасло бы нас. А днем те же дети приходили с Джеральдом, задаривали нас мукой, сухим молоком, куриными яйцами… Приносили пластиковую пленку, клейкую ленту, гвозди, свечи, инструменты… Уголь, шкуры, одежду… Город почти опустел, куда угодно можно было зайти и запастись всем, что попадется под руку. Но больше всего попадалось вещей, для которых более не находилось применения. Пройдет еще немного времени, и люди вообще позабудут, для чего они когда-то были нужны, эти вещи.

Предвосхищая это время, Джеральдовы херувимчики сидели над поздравительными открытками, любовались розовым абажуром, пластмассовым садовым гномом, книжками, граммофонными пластинками, крутили их в руках. «Этт чё? Этт для чиво?»

Дневные визиты и подарки еще не означали, что при случае эти ангелы-дарители не смогут запросто перерезать нам глотки. Просто повинуясь импульсу, капризу.

Нелогичность, непоследовательность…

А где логика в уходе Джун? Мы обдумывали эту тему, обсуждали ее, прислушиваясь к ржанию лошади и блеянию овец над головами. Ввысь взмывали птицы, чтобы на крыше порыться в конском навозе, прикинуть, нельзя ли влететь в теплицу. Даже деревья росли наверху. Непоследовательность… Новое в человеческой психологии? Что ж, конечно, не новое, но обычно упорядочиваемое дисциплиной общества. Мы так привыкли к этой дисциплинированности, что теперь просто не могли узнать хорошо забытое старое.

Если в былые времена некто, мужчина или женщина, тряс вам руку, вручал вам подарок, вы имели все основания полагать, что он не размозжит вам голову при первой же возможности… Фарсовая ситуация! Но фарс опирается на норму как на точку отсчета. Без нормы не было бы фарса, фарс не вызывал бы смеха.

Я вспомнила, как Джун обокрала меня. Когда я спросила Эмили, почему именно меня, ответ, по сути, звучал: «Потому что ты рядом. Потому что ты знакомая». Иными словами — потому, что я друг.

Что ж удивительного в том, что дети сверху могли однажды ночью нас убить, потому что мы рядом? Потому что они нас знают. Потому что мы их друзья.

Как-то вечером, сидя перед угасающим огнем, мы услышали голоса за дверью и за окнами. Мы даже не пошевелились, не говоря уж о поисках оружия. Только переглянулись. Не могу сказать, что взгляды наши лучились юмором, нет, на это у нас отрешенности не хватило. Но намек на юмор в них угадать все же можно было. Ведь еще утром мы кормили в нашей квартире некоторых из тех, кто сейчас топотал снаружи. «Тебе не холодно? Возьми еще кусочек. Супу добавить?»

Как мы могли выстоять втроем против трех десятков? А Джеральд? Нет, конечно, его там не было. Он спал. Или куда-нибудь отлучился.

Хуго встал, занял позицию между Эмили и дверью, чтобы защитить хозяйку. Он глянул на меня, призывая защитить Эмили со стороны окна, за которым продолжалась суета. Раздались удары в дверь. Потом крики и топот множества ног. Убежали. Что случилось? Неизвестно. Джеральд услышал и вмешался? Просто передумали?

А утром несколько этих зверенышей заявились к нам вместе с Джеральдом, и мы прекрасно провели время, со всей ответственностью заявляю это. Только представьте, нормальной стала ситуация, когда, мирно болтая с ребенком, сидя с ним за одним столом, глядишь ему в глаза и думаешь: «А ты ведь с наслаждением вонзил бы в меня нож».

Так мы и жили.

И никуда не уехали. Если бы кто-то спросил, резонно ли людям, нам обеим, рисковать жизнью, оставаться в голодном городе, вместо того, чтобы уехать в безопасную деревню, и это лишь ради безобразного старого зверя с жесткой желтой шерстью, мы бы ответили, что, разумеется, животное остается животным, им следует жертвовать во имя человека и его безопасности, в этом нет никаких сомнений. И мы с Эмили поступили бы так же, как и любой на нашем месте.

Но дело было уже не в Хуго.

Куда бы мы направились? Куда бежать? Отовсюду тишь, ни звука не доносилось до нас из тех мест, местечек, местностей, где сгинули бежавшие. Никто не вернулся оттуда, никаких вестей, как в воду канули. Лишь облака да тучи неслись по хмурому небу, снег валил, скапливался на мостовых, вырастал до подоконника. А все те, которые ушли, — как будто канули в пропасть. Иногда оживали радиоприемники, каркал что-то невразумительное рупор радиоавтомобиля мэрии, внезапно выныривавшего невесть откуда отрыжкой доисторических времен и задерживавшийся на месте прежних сборищ. Если верить властям, где-то на востоке что-то происходило, кто-то занимался хозяйством, выращивал урожаи — кто-то как-то жил. «Где-то там», — говорили об этих местах. Там жили за нас. Жили и мы. Старый город, почти опустевший, сохранил крохи своего прежнего населения, людей, животных, механизмов… и растений. Именно растительная жизнь активно занимала пустевшие ниши, взламывала асфальт, расширяла трещины в стенах, захватывала кровли, лезла по этажам. Весна — рай для растений, да и животным прокормиться легче.