Слабая женщина, склонная к мелонхолии - Волчок Ирина

Гонсалес засмеялся, свалился на кровать и задрал ноги на спинку.

— О чем беседа? — ревниво спросил Тугарин, входя в палату за Людой. — Мы там мебель таскали, а они тут веселятся… Хорошо некоторые умеют устраиваться.

— А давай местами поменяемся, — с готовностью предложил Гонсалес и опять засмеялся. — Я тебя браслетами к койке пристегну. А? Соглашайся, начальник, хоть выспишься разок как следует… Хотя тебя и пристегивать без толку. Ты либо браслеты порвешь, либо койку разломаешь. Либо вместе с койкой попрешься долг исполнять. Интересно — койка в дверь пролезет? Да пролезет, куда она денется… Раз уж ты пролезаешь, так койка и подавно пролезет. Командир, ты не представляешь, какая у майора сила? Как у танка. Наверное, он даже со мной справиться смог бы… Конечно, после соответствующей подготовки. И после того, как хорошенько выспится.

— И после того, как у тебя глаз совсем заживет, — добавил Тугарин. — Слышал, что Ася Пална говорила? Никаких физических нагрузок. А то она расстроится. И хоть носки надень, что ли… Генерал тебе даже шерстяные привез, а ты опять босиком. Правда простудишься еще. Только этого нам не хватало.

Гонсалес повернул голову на подушке, изумленно глянул на Тугарина, задумчиво сказал:

— Гуманист. Почему тебя до сих пор не уволили, майор? Совсем вас там кадровый голод затрепал? Ладно, надену я носки. Хотя сроду не простужался. Ну раз уж Ася Пална может расстроиться — надену, чего уж там… Знаешь, майор, я тоже Асю Палну обожаю. Особенно когда она веснушки не пудрит. По-моему, она их никогда не пудрит. А в первый раз зачем-то соврала. Командир, ты зачем врала, что веснушки запудриваешь?

Люда, до сих пор с жадным интересом слушавшая этот диалог, посуровела и сочла нужным вмешаться:

— Ты чего это грубишь? Ты кому это грубишь? Совсем больной, что ли? Ася Пална никогда не врет!

— В тот раз соврала, — призналась Ася с покаянным видом. — От неожиданности. Не поверила, что глаз на первой перевязке уже так видит. Думала, что больной про веснушки — так, случайное попадание… Ну и решила с толку сбить. Контрольный тест.

Гонсалес и Тугарин переглянулись с одинаковым выражением лица типа «вот верь им после этого». Люде это не понравилось.

— Ася Пална, — с подчеркнутым пиететом сказала она, сердито поглядывая то на больного, то на его сторожа. — Я все назначения выполнила. Готова остаться здесь и наблюдать за порядком. Валентина Митрофановна тоже готова. Какие будут распоряжения?

— Да ну их, с их порядком вообще, — сказала Ася и за локоть повела Люду к двери. — Пусть сами справляются, раз такие сильные. У Валентины Митрофановны с лежачими забот полно. А мы — слабые женщины, да? Вот и пошли чай пить, раз такое дело.

Люда заметно удивилась, но по привычке сказала:

— Есть!

Гонсалес и Тугарин почти одинаково засмеялись. Автоматчик поднялся со стула, с интересом заглянул в палату, заулыбался. Веселится и ликует весь народ. Наверное, не так уж все опасно, как рассказывал Тугарин. Вон они все какие спокойные. И даже легкомысленные. Нарочно запугали слабую женщину, а теперь, наверное, над ней же и смеются. А она поверила и теперь только об этом и думает. Не о том, что смеются, а о том, что опасно… А чего тревожиться-то? На всех дверях — засовы, на всех окнах — сигнализация, на всех этажах — автоматчики. Граница на замке.

Ася сидела в ординаторской, пила чай, рассеянно, слушала Люду, которая горестно рассказывала о новом знакомом — опять рыжем, это уже даже не смешно, — мысленно уговаривала себя, что тревожиться совершенно не о чем, а сама тревожилась. Поглядывала на черный телефон — именно этот телефон будет звонить, если поступит сообщение о том, что везут экстренного. Телефон не звенел. Тьфу-тьфу-тьфу. Но вообще-то когда и звенел — она так не тревожилась. Наверное, это страшилки, которые рассказывал Тугарин, ей вконец нервы растрепали.

В кармане робы пиликнул мобильник. Сообщение. Странное какое: «Молюсь за вас. Мама Сережи». Это какая же мама? В смысле — какого Сережи? Тревога почему-то усилилась. Ася повспоминала, кто из ее пациентов был Сережей, вспомнила только семидесятилетнего Сергея Юльевича, сильно засомневалась в том, что сообщение — от его мамы, и спросила Люду:

— Ты не помнишь, среди наших больных какие-нибудь Сергеи были? Кроме Сергея Юльевича, его я помню.

— У Плотникова двое было. Но это давно, еще до вашего прихода… — Люда задумалась, похмурилась и призналась: — Фамилий не помню. Все-таки давно… А из последних — только Гонсалес. Ася Пална, если надо, я в пятой ночью посижу. А вы здесь. Может, поспите. Все-таки вторник, вряд ли кого привезут. Тьфу-тьфу-тьфу.