Носорог для Папы Римского - Норфолк Лоуренс

— Язычников! — воскликнул он. — Вот кого он имеет в виду — проклятых язычников! Вы, значит, хотите, чтобы нашими проводниками были отпетые головорезы!

Отец Йорг пытался спросить у Герхарда, кого он может предложить взамен, но монахи успели заразиться настроем своего брата. «Нет, нет», — доносилось до Ханса-Юргена то с одной стороны амфитеатра, то с другой, и тем чаще, чем больше ужаса и отвращения видели братья на лицах своих товарищей. Приор стал говорить о фундаменте, об обрушении, о гибели монастыря, если братья останутся на прежнем месте.

— Мы нуждаемся в помощи, иначе у нас нет никакой надежды, — убеждал он. — Лишь один человек на свете поможет нам воздвигнуть нашу церковь на камне…

Но этим его словам недоставало прежней весомости, и они оставляли лишь слабый отпечаток в умах его слушателей.

— Словами Иеремии говорю вам: «Надежда Израиля, Спаситель его во время скорби! Для чего Ты — как чужой, в этой земле, как прохожий, который зашел переночевать?» А вы, отец, кто — спаситель или прохожий? Хотите вы, чтобы мы спасли нашу церковь — или чтобы мы покинули ее? — Голос Герхарда дошел уже до крика.

Некоторые монахи топали по полу ногами, глаза же отца Йорга метали молнии, а щеки его пылали.

— Роптания ваши подобны роптаниям Корея, восставшего против пророка, которого он же и обрек на странствие в одиночестве. Ваши речи так же пылки, как и его, а потому отвечу на них вместе с Моисеем: «Лишь только он сказал слова сии, расселась земля под ними. И разверзла земля уста свои, и поглотила их…»

Оба они стояли, сверля друг друга взглядом. Ханс-Юрген смотрел то на одного, то на другого, а между тем из среды монахов посыпались вопросы — сначала с нижних скамеек, потом с верхних. Зачем им уходить? Куда эти странствия их приведут? Что ждет их в конце пути?

— Власть, которая намного превыше моей, — ответил отец Йорг. — Армия, столь же многочисленная, как армия Льва, но вооруженная мастерками и лопатами, отвесами и угольниками…

— Шутовскими колпаками и костюмами, а еще пузырями на палочках, — перебил его Герхард. — Вас ожидают глупцы, готовые руководить глупцами, — то есть вами, если вы последуете за ним.

Его презрение было открытым, выставленным напоказ, и братья стали неловко ерзать на своих местах, оглашая свои сомнения и страхи, задавая все больше и больше вопросов. За их недоверчивыми перешептываниями стояли те долгие часы, когда они поднимали Герхардовы балки посреди студеного зимнего моря или, взбираясь по склону, тонули в бездонной трясине, норовившей покрыть их коркой грязи по пояс. Что же, и их труды теперь навеки будут погребены в глине, обратятся в ничто? Как смогут эти пресловутые каменщики отыскать твердую почву, если монахи ее так и не нашли?

— Необходимо передвинуть всю церковь целиком, — сказал как отрезал отец Йорг, и братия затаила дыхание. — Камень за камнем, балку за балкой…

— А почему бы не весь остров? — глумливо вопросил Герхард. — Дерево за деревом, дернину за дерниной? А то и все море, в котором он находится, или весь тот чудесный мир, который вы так мило изображали на стене, что у вас за спиной?

Братья одобрительно загудели — «почему бы не весь остров, почему бы не весь остров», — но вопросы по-прежнему возникали, рябью проходя по рядам и пробиваясь внезапными гребнями звука сквозь общий приглушенный гомон. Вопросы презрительные и вопросы, исполненные сомнения. Вопросы любопытствующие.

Ну разумеется, думал Ханс-Юрген. Их блуждания по острову не имели ни малейшего отношения к обычаям, а совершались лишь из любопытства. За стенами монастыря лежал остров, но что находится за пределами острова? Сгорбившись, он внимал общему гулу, в котором многочисленные «зачем?» сомневающихся состязались с «а как?» любопытствующих. Зачем и как, зачем и как — вот что проносилось и кувыркалось по рядам монахов, и через этих своих полномочных представителей сражались друг с другом Йорг и Герхард, но Йорг проигрывал. Он это чувствовал, слышал. Равновесие было неустойчивым, шатким, но все больше сдвигалось в пользу Герхарда, убежденного, что им надо оставаться на месте. Между тем вопросы все множились, расширялись и углублялись, и Ханс-Юрген понимал, что это расширяется и углубляется яма, в которую все они провалятся, если только он не выступит сейчас против сомневающихся, чье хныканье становилось все громче и громче. И вот наконец он встал и услышал, как единственный отчетливый голос прорезался сквозь гомон, заставив монахов застыть в выжидательном молчании, и этот голос — осознал он внезапно — был его собственным.