Глядя на солнце - Барнс Джулиан

А! Твоя мудрость! Как бы ты хотела обладать ею в начале своей жизни, а не в конце. Твои советы, которые люди выслушивали с таким вниманием, а затем поступали прямо наоборот. Обожание Грегори… ну, без нее он, может быть, обрел бы самостоятельность и что-нибудь сделал. Но с какой стати он должен был что-то делать? Потому что это его единственная жизнь? Уж конечно, он это знает.

— Грегори.

— Да, мама.

— Не называй меня мамой таким тоном. Ты принимаешь его, только когда ждешь от меня неприятностей. Давай-ка поговори со мной про этот вздор о том, чтобы убить себя.

— Нет. С какой стати?

— Вот именно. С какой стати? Это твоя жизнь. Так о чем ты хотел бы поговорить?

— О Боге?

— Боге? Бог на мотоцикле у западных берегов Ирландии.

— Ну хватит, — сказал Грегори довольно ворчливо и ушел, сердито топая. О Господи, подумала Джин, на самом деле он не хочет говорить про Бога, верно? Однако предположила, что нет, хочет: подобные вещи люди в шутку не говорят.

Шаги Грегори затихли, а чуть позже она услышала обрывки джазовой музыки в его комнате. Люди всегда убегают. Дядя Лесли убежал от войны — то есть если поверить всем, кроме дяди Лесли. Она убежала от Майкла и от брака; да и от Рейчел, наверное, тоже. А теперь Грегори прикидывает, не убежать ли от всего целиком. Словами из бордового руководства для начинающих жен: «Всегда ускользайте». Однако убегание вовсе не обязательно то, чем его считают люди. Люди считают, что тем, кто убежал, горло обжигала кислая каша страха. Но это могла быть и смелость — нельзя судить со стороны. Быть может, акт бегства сам по себе был нейтрален, и только убегающие могли бы сказать, подогревались ли их ноги страхом или храбростью. О Лесли догадка стороннего наблюдателя могла быть и верной, ну а о самой Джин менее точной, и еще менее точной о Грегори. Кто она такая, чтобы осуждать или хотя бы советовать?

Грегори в его комнате хлестал разбушевавшийся кларнет и ласкал сдержанный рояль. Он плохо понимал музыку, но иногда слушал джаз. Для Грегори джаз был той редкостью, той формой искусства, которая совершила самоубийство, и его историю можно было поучительно разделить на три периода: первый, когда они играли целиком настоящие мелодии, которые вы могли узнавать; второй, когда они играли обрывки мелодий, короткие повторяющиеся фразы, застенчивые мелодии, которые обрывались, не успев начаться; и третий — период чистого звука, когда ностальгия по мелодии считалась старомодным чудачеством, когда мелодия могла контрабандой миновать слушателей, как минует таможенников чемодан в дипломатическом багаже — подозреваешь, что в нем есть что-то, что тебя касается, но заглянуть в него не имеешь права. Грегори, к собственному удивлению, предпочитал второй период, который, казалось, отвечал его более широким чувствам относительно жизни. Люди в большинстве ожидали, что их жизни будут полны мелодий; они думали, что бытие развертывается, как мелодия; им требовалось — и они верили, что получают их — утверждение, развитие, суммирование, изящная, если необходимо, кульминация и так далее. Эти взыскующие иллюзии казались Грегори крайне наивными. Сам он ожидал только обрывков мелодий; когда какая-то фраза возвращалась, он признавал ее повторение, но приписывал его случайности, а не собственным достоинствам; мелодии же, как он знал, всегда убегали.

Вечером следующего дня Джин лежала в постели и читала. Когда Грегори зашел поцеловать ее на сон грядущий, она извинилась за свою резкость.

— Ничего, — сказал Грегори, сам склонный к резкостям. — Почему ты заговорила о мотоцикле?

— Просто история, которую кто-то рассказал мне еще до твоего рождения.

— Ты всегда говоришь так. «Просто история, которую кто-то рассказал мне еще до твоего рождения».

— Разве, милый? Ну, ты же был поздним ребенком, не забывай.

Как-то странно было сказать это почти шестидесятилетнему мужчине, сидящему в ногах ее кровати; но теперь было поздно менять манеру выражаться.

— Так кто был этот мотоциклист? Какой-нибудь твой приятель? — Грегори подмигнул ей (довольно обаятельно, подумала она). — Былой ухажер?

— Ухажеров у меня не было, — ответила она. — Скорее друг одного друга. Было это во время войны. Что-то вроде видения. Пилот «Каталины» — летающей лодки — увидел его, когда патрулировал над Атлантикой. В четырехстах пятидесяти милях к западу от Ирландии. Человек ехал на мотоцикле по гребням волн. Выглядело это, наверное, очень впечатляюще. Такой отличный трюк.